Без двадцати двенадцать он заметил ее, смотревшую сквозьстеклянные двери, похоже, колеблющуюся, не убежать ли отсюда. Постаралсяпоймать ее взгляд, но она не заметила Алекса и, еще немного поисследовав зал,исчезла. Почти непроизвольно встав, Алекс заспешил к дверям, вышел в коридор иувидел, как она выходит из кафе.

– Рафаэлла! – позвал он сдержанно, она обернулась,с расширившимися, испуганными глазами, сильно побледнев.

На ней было прекрасное свободно ниспадающее вечернее платьеиз атласа цвета слоновой кости. На левом плече – изящная замысловатая брошь сгромадной неровной жемчужиной посередине, окруженной ониксами и бриллиантами, вушах – соответствующие ансамблю серьги. Рафаэлла выглядела поразительноэффектно. Алекс снова отметил, какая она невероятная красавица. Она замерла наместе, когда он окликнул ее, приблизился и проговорил со всей серьезностью:

– Не убегайте. Давайте выпьем и поговорим. – Голосбыл нежен, хотелось быть еще ближе к ней, но Алекс не решился даже тронуть ееза руку.

– Я… я не смогу. Мне нельзя. Я пришла сказать вам, что…извините… что сейчас слишком поздно… мне…

– Рафаэлла, еще и полуночи нет. Разве нельзя нампобеседовать полчасика?

– Кругом столько публики… – Ей было явно неуютностоять здесь, и тут он вспомнил про бар «Бемельманс». Жалко упускать БоббиШорта, но важнее было поговорить с ней.

– Здесь рядом есть бар, в котором мы сможем спокойнопереговорить. Пойдем.

И, не дожидаясь ответа, положил ее руку на свою и повел кбару напротив кафе «Карлейль».

Там они уселись на банкетке у маленького столика, и Алексулыбнулся Рафаэлле мирно и радостно:

– Что желаете выпить? Вина? Черри? – Она лишьпомотала головой, было видно, что до сих пор не пришла в себя.

Когда официант удалился, он, повернувшись к ней, тихопроизнес:

– Рафаэлла, что-нибудь не так? – Она едва кивнула,оторвала взгляд от своих пальцев, ее совершенный профиль отчетливопрорисовывался перед Алексом в полумраке зала.

Она подняла глаза, ловя его взгляд, одно это словнодоставляло ей острую боль. Лицо ее было столь же грустным, как в тот вечер,когда он обнаружил ее в слезах там, на ступенях.

– Почему мы раньше не обговорили это? Переведя дух, онавыпрямилась на банкетке, не спуская глаз с Алекса.

– Надо было мне рассказать вам это раньше, Алекс. Явас… – не сразу выбрала она нужное слово, но продолжала: – Сильнообманула. Не пойму, как это вышло. Слишком размечталась. Вы в самолете былитакой милый. И мать такая у вас очаровательная. Но я, друг мой, была с ваминеискренна… – С печалью в глазах она тихо тронула его за руку. –Создавая впечатление, будто я свободна, я совершала большую ошибку. И должнапросить прощения за это. – Она угрюмо посмотрела на него. – Язамужем, Алекс. И должна была сразу предупредить вас. Но почему-то затеяла вотэту игру. Совсем, совсем напрасно. Я не смогу больше с вами видеться.

Это была дама чести, и его до глубины души тронула ееискренность по отношению к нему, слезы плясали на кончиках ее ресниц, глазараспахнулись, лицо стало совсем бледным.

Он заговорил с ней осмотрительно и со всей серьезностью, какэто бывало у него с Амандой, пока та была маленькая:

– Рафаэлла, я глубочайшим образом уважаю вас занынешнее ваше признание. Но должно ли оно отразиться на нашей… на нашей дружбе?Разве нельзя нам видеть друг друга, невзирая на такие обстоятельства?

Вопрос был поставлен честно, Алекс рассчитывал при этом наотклик.

Она печально покачала головой:

– Я бы с удовольствием виделась с вами, если б… если ббыла вольна. Но я замужем. Так что нельзя. Не имею права.

– Отчего ж?

– Это будет несправедливо по отношению к мужу. А онтакой… – сказала она сбивчиво, – такой добрый. Был… очень внимателенко мне… очень заботлив…

Рафаэлла отвернулась, и Алекс заметил, как по нежной бледнойщеке скатилась слеза. Он протянул руку, кончиками пальцев едва коснулсяшелковистой кожи ее щеки, и вдруг ему тоже захотелось плакать. Не надо такдумать. Не надо так стремиться хранить верность мужу на весь остаток его жизни.Весь ужас ситуации начал открываться ему, пока он смотрел ей в лицо.

– Но, Рафаэлла, не может быть, чтобы… в тот вечер,когда я застал вас на ступенях… вы были счастливы. Ясно, что были несчастны.Почему бы не встречаться нам и не радоваться хоть тому, что имеем?

– Потому что я не вправе. Я не свободна.

– Ради Бога… – Он был готов сказать, что знает обовсем, но она, выставив руку, остановила его, словно защищаясь от агрессора,грациозно поднялась с банкетки и со слезами, сбегавшими по лицу, посмотреласверху на него.

– Нет, Алекс, нет! Не могу. Я замужем. И очень, оченьсожалею, что позволила нашему знакомству зайти так далеко. Мне не следовало такпоступать. Было бесчестно приходить на ленч к вам, к вашей матери…

– Хватит каяться, сядьте.

Он ласково взял ее за руку, побуждая снова сесть рядом, и попричине, оставшейся непонятной для нее самой, Рафаэлла подчинилась, и он стерсвоей рукой слезы с ее щек.

– Рафаэлла, – сказал он очень тихо, чтобы никтодругой не смог расслышать, – я люблю вас. Знаю, звучит это как безумие. Мыедва знаем друг друга, но я вас полюбил. Я искал вас долгие годы. Не уйдете жевы на этом, прямо вот сейчас. И ваш муж тут ни при чем.

– Как это понимать?

– А так, что, насколько я понял свою мать, ваш мужочень стар, очень болен уже много лет. Добавлю, что я понятия не имел, кто вы,когда мы познакомились, это моя мать узнала вас, объяснила мне, кто вы и… провашего мужа тоже.

– Значит, ей все было известно. Наверное, она обо мнеужас что подумала. – Рафаэлле определенно стало очень стыдно.

– Отнюдь, – высказался он со всей уверенностью,голос прозвучал категорично. Алекс наклонился к ней. И словно ощутил тепло еешелковистой кожи. Никогда он не был исполнен желания настолько, как в тот миг,но было не до страсти. Надо было говорить с ней, убеждать, растолковывать.

– Да может ли кто-то подумать о вас дурно? Вы храниливерность ему все эти годы, не так ли? – Вопрос был по сути риторический,она тихо кивнула, потом вздохнула:

– Да, так. И нет причин покончить с этим. Нет у меняправа вести себя, будто я свободна, Алекс. А я не свободна. И не вправевторгаться в вашу жизнь, вносить в нее свои печали.

– Причина вашего одиночества в том, что вы живете сочень больным, престарелым человеком. У вас есть право на нечто большее.

– Да, но не его вина, что все так обернулось.

– И не ваша вина. За что же вам такое наказание?