Хотя скажи об этом кто-то сэру Генри еще лет пять-шесть назад, качался бы смельчак на рее, ибо, как рассуждал в ту пору Барбер, только виселица и могла приблизить его парней к Богу. Но не петля, а перенесенные страдания и собственная беспомощность перед миром, который совсем недавно лежал у ног и вдруг сделался беспросветным, заставили старого морского волка уверовать в силу Божию и искать спасения в ней одной.

В перерывах между молитвами, мысленно возвращаясь в прошлое, пытается падре Томас понять того, кого когда-то приютил на шхуне и кто потом поднял руку на благодетеля. Ищет слепой монах в себе ответ: когда произошла со Смитом страшная перемена и где сам Барбер допустил просчет?

Неужели это случилось тогда, когда судовой лекарь, одноглазый Жак, вытащил Смита с того света после поединка с русским мальчишкой? На толмача тогда страшно было смотреть. От его былой силы не осталось и следа. Он сжался, почернел. Правая рука усохла, да так, что вытатуированная на ней длань дьявола скукожилась и стала походить на конечность тропического насекомого. Но главное, вслед за внешностью изменился и характер матроса. Сам сатана вселился в него. Смит, и прежде не боявшийся никого, кроме своего капитана, стал еще злее, отчаянней. Но вместе с тем изощреннее и ловчее. Перемены в Смите поначалу даже понравились сэру Генри. Тут он и совершил ошибку – назначил Смита первым помощником, посчитав, что инвалид будет ему предан до гроба и при своей телесной немощи никогда не рискнет подбить команду на бунт. А вот острый ум и преданность – качества для помощника самые подходящие.

И верно, Смит более десяти лет оправдывал надежды сэра Генри. За это время он превосходно усвоил и науку управления шхуной, и тактику абордажа, и многое другое, без чего настоящему приватеру не обойтись. Одно только стало настораживать Барбера: свой длинный, как бушприт, нос Смит все чаще стал совать не в свои дела… То вдруг заступится за провинившегося матроса, то ни с того ни с сего отдаст команде свою часть добычи, то позволит себе на глазах у всех заспорить с капитаном… И вот что еще – в разговоре он перестал отводить взгляд. Значит, перестал бояться, утратил страх перед покровителем… «Неужели почувствовал, что я старею, что у меня уже нет былой власти над людьми?» – такие мысли не давали сэру Генри покоя. Но он утешал себя, что в любой момент скрутит сухорукого помощника в бараний рог, что ветер удачи по-прежнему дует в его, Барбера, паруса… Однако штурвал «Юникорна» незаметно ускользал из его рук.

Развязка наступила на стоянке, когда к «Юникорну» подошел на бриге «Провидение» другой приватер – капитан Бушар. Этот тридцатилетний француз, несмотря на свою молодость, уже заслужил себе славу одного из самых дерзких морских разбойников тихоокеанского побережья. Славу, почти не уступающую известности самого сэра Генри.

В каюте хозяина «Юникорна» Бушар предложил Барберу и его помощнику совместный набег на главный город Верхней Калифорнии – Монтерей. Дело, по его словам, сулило полный успех и богатую добычу при минимальном риске: в столичном гарнизоне не наберется и восьми десятков солдат и всего-то десятка полтора пушек… А в магазинах и в домах местной знати полно добра. Кроме того, в городе много женщин… Есть где разгуляться одичавшей в морских скитаниях команде!

В другое время сэр Генри не преминул бы воспользоваться подобным предложением, но тут ответил Бушару отказом. Нападение на Монтерей не входило в его планы: именно этот город присмотрел Барбер на роль своей «последней якорной стоянки». Здесь, отойдя от кровавых дел, хотел он купить богатый дом и дожить свои дни в мягком климате Калифорнии.

Бушар, выслушав отказ, пожал плечами и, как-то странно поглядев на Смита, отбыл на «Провидение». Взгляд француза не понравился Барберу. Он, укладываясь спать, особенно тщательно проверил, заперта ли дверь каюты и хорошо ли заряжен пистолет. Однако это не спасло его.

Ночью в каюту капитана вместе с двумя дюжими матросами вломился Смит. Ударом ноги он выбил пистолет из рук Барбера и кривым ножом, зажатым в левой, здоровой руке, полоснул его по лицу. Кровь залила глаза сэру Генри. Он потерял сознание.

Очнулся Барбер уже на берегу. Ощупал себя: ноги, руки целы, на голове повязка, засохшая от крови… Попытался снять ее и снова чуть не лишился чувств – вместо глаз наткнулся на свежие раны… Поняв, что стал беспомощней младенца, Барбер завыл. Никто не отозвался на вопль отчаяния. Сам же сэр Генри долго не решался сдвинуться с места, по каким-то ему самому неясным приметам и запахам определив, что находится среди развалин дома или крепости. Здесь он сидел, пока не почувствовал, что солнце зашло и от камней повеяло прохладой. Вопреки логике, подсказывающей, что в темное время опасно покидать руины, так как можно стать жертвой хищников, слепец с трудом выбрался из своего прибежища и побрел куда-то без дороги.

Сколько так двигался во мраке сэр Генри, сказать трудно. Для него, утратившего понятия дня и ночи, эти блуждания были бесконечным кошмаром, единственным выходом из которого представлялась смерть. Но скитальцу повезло. Его, полуживого, подобрали монахи-францисканцы, случайно оказавшиеся в этих местах. Они взяли слепца с собой, приютили в миссии, заботливо врачевали его раны. Находясь в монастыре, сэр Генри неожиданно для себя обнаружил, что понимает по-испански, хотя прежде, кроме «Карамба!», не знал ничего. А тут то ли взыграла в нем кровь испанских предков, о которых он, воспитанный приемными родителями – ирландцами, и не догадывался, то ли на самом деле произошло чудо, как посчитали приютившие слепого чужеземца монахи, но уже через несколько дней Барбер начал без толмача разбирать все, что говорилось ему. От монахов сэр Генри узнал о разграблении Монтерея пиратами, пришедшими к городу на двух кораблях, о приходе к власти в Калифорнии военной хунты. Но эти мирские события не взволновали его. С ним действительно случилось странное – забрезжил в спящей доселе душе, словно свет маяка в тумане, иной мир, о коем Барбер прежде и не задумывался. Мир света и любви…

Два года прожил Барбер у миссионеров, которые заботились о нем, вслух читали ему Святое Писание. Благодаря отличной памяти сэр Генри вскоре мог наизусть пересказывать библейские истории, произносить молитвы и петь псалмы. К концу пребывания в монастыре он принял постриг и, сделавшись падре Томасом, был направлен помощником к настоятелю миссии Сан-Франциско Солано. С падре Альтамиро у них сложились доверительные отношения. Новый помощник все рассказал о себе своему брату во Христе.

– Как вы думаете, брат Альтамиро, – спросил он у настоятеля однажды, – простит ли меня когда-нибудь Господь?

– Если ваше раскаяние искренне, простит несомненно! – ответил тот.

Вот и молится теперь падре Томас Всевышнему, не щадя своей спины. Неустанно кладет поклоны, впечатывая потный морщинистый лоб в земляной пол кельи. Каждую минуту просит у Бога прощения за прошлую жизнь. В исступлении не замечает, что происходит вокруг…

И все же когда молящийся в очередной раз склонился ниц, что-то заставило его очнуться. Что-то живое и теплое коснулось его руки на короткое мгновение. Потом еще и еще…

Слова молитвы замерли у падре на губах. Он напряг слух, и без того обострившийся за время слепоты. Из множества окружающих его келью посторонних шумов: громкой переклички караульных у ворот, ржания и перетаптывания лошадей у коновязи, завывания ветра в щелях касы, – выделился новый звук – тонкий, чуть слышный писк. Падре сделал резкое движение, и в его руке оказался влажный, бьющийся комочек. «Мышь! – монах осторожно разжал пальцы, выпуская пленницу на волю. При этом на его руку наткнулись еще несколько грызунов. – Откуда их столько?»