Итак, самая опасная для цивилизации интерпретация любого события, могущего стать катастрофой, не в том, что катастрофа вызвана гневом богов или их же несправедливостью. А в том, что никакие боги не имеют к ней никакого отношения. Потому что никаких богов нет.

Это всё.

Это конец.

После такой интерпретации не нужно даже никакой особенной катастрофы.

Такая интерпретация сама по себе является окончательной катастрофой.

И вскоре происходит полный упадок цивилизации, в том числе и в её материальном аспекте.

Так случилось с Мохенджо-Даро, эта же участь ждёт рано или поздно Нью-Йорк и Москву: всегда победят варвары, фанатики, иное имя которым – верующие. Новая искренность победит.

Значит, мы или поверим, или умрём.

На этом я заканчиваю своё сообщение. Спасибо.

Настал день голосования, единый день по всей стране. Иван Борисович Ауслендер встретил этот день, как и обещал, на избирательном участке. Иван Борисович был не каким-то там наблюдателем, а членом участковой избирательной комиссии с правом решающего голоса. В университете составляли списки, все открещивались, а Иван Борисович записался для работы на выборах. Направили его на участок по месту жительства. Выдали отпечатанное на листе формата А6 удостоверение, куда полагалось вклеить свою фотографию. Раньше Ауслендер даже не голосовал никогда. Он был в избирательном процессе совершенным девственником. А тут – сразу в комиссию. Иван Борисович волновался.

Жена тоже волновалась. Виктория вообще стала относиться к Ивану более внимательно. Слушала его, смотря в глаза и склонив голову чуть набок. Словно только что узнала о нём что-то совершенно странное и удивительное. Заправляла постель. Иногда даже готовила ужин. В день выборов Виктория встала рано утром и собрала мужа на смену: выдала ему термос, полный горячего сладкого чая, и полный пакет разнообразных бутербродов с сыром – твёрдым, полутвёрдым, мягким и плавленым. В некоторых бутербродах были ещё листья зелёного салата. В иных – красные маленькие помидоры сорта черри, разрезанные напополам. И зелёные тонкие кружочки маринованных огурцов. Ауслендер шёл на участок, думал о бутербродах, и на душе у него становилось тепло.

Начали рано, в семь. Сидели и подписывали избирательные бюллетени. Избирательные участки, вернее, комиссии располагались, по традиции, в школе. В одной школе было то ли три, то ли четыре комиссии. Иван Борисович нашёл свою комиссию по указателям, распечатанным и приклеенным к стенам и дверям школы. Председатель комиссии спросила, как его зовут и зачем он пришёл. Когда Иван Борисович представился, председатель кивнула, не стала проверять документы и указала ему на парту: садитесь и подписывайте бюллетени. Преподаватель взял себе стопочку, сел и стал чертить свою роспись.

Председатель стояла у доски и объясняла, как правильно заполнять журнал. Как выдавать бюллетени. Что говорить и чего не говорить избирателям. Особенно нельзя агитировать. Никакой агитации на участке. И ещё надо сверять избирателей по спискам. Пусть избиратель показывает свой паспорт, а мы его сверим по списку. А если у избирателя паспорт есть и прописка наша, но в списках его нет, то ничего. Такое бывает. Тогда мы его – в специальный журнал. И потом сами довнесём в список. Списки устаревают, ничего страшного. Иван Борисович подумал: нормально, справлюсь.

В восемь открыли двери школы. Члены комиссии заняли свои места. Потянулся тонким потоком человек-избиратель. Первым пошёл избиратель деловой, занятый и серьёзный. У него ещё планы на воскресенье. Может, на дачу скататься. Или в гараже машину починить. Или с детьми в зоопарк. Или в баню, не с детьми. Разные задачи. Чувствовалось – в том, как они морщат лоб, как достойно и просто себя ведут, – что это люди ответственные. Из чувства ответственности они и на участок пришли. Есть такой долг, такая обязанность – выполним. Чтобы никто потом не мог сказать, якобы мы отлыниваем. Никогда не отлыниваем. За кого голосовали ответственные раннеутренние избиратели, Иван Борисович не понял. Ответственные были суровы и молчаливы.

А потом, часов с десяти-одиннадцати, пошли они. Иван Ауслендер теоретически знал, что они существуют. Иногда (очень редко) он даже встречал кого-то из них на улице. Или в Сбербанке, если Ауслендеру зачем-то понадобилось зайти в Сбербанк. Редко, очень редко он встречал их в магазине «Пятёрочка», если Ауслендер зачем-то заходил в магазин «Пятёрочка». Обычно Ауслендеры закупались продуктами в гипермаркетах, куда привозила на автомобиле Виктория. Около гипермаркетов всегда большие стоянки для автомобилей. А остановок трамваев и автобусов нет. Ещё их можно было встретить в аптеках, особенно в государственных или в аптеках сети «Озерки». Да-да, конечно, и в метро. И в троллейбусах. Бывало, что и просто так, на тротуаре. Так что Ауслендер знал. Ауслендер подразумевал, что они существуют. Представлял, что они составляют собой некоторое количество.

Но не представлял какое.

И ведь район, в котором жил Ауслендер, который обслуживала его избирательная комиссия, – это был вовсе не какой-то там депрессивный район. Нет. Это был современный, динамично развивающийся жилой район. На две старые девятиэтажки позднесоветского времени приходилась одна супербашня новой эпохи. И торговые центры, и гипермаркеты, и японские рестораны, и фитнес-клубы, и ещё раз торговые центры. Всё было, вернее, всё есть. Откуда же они?

Zombie walk, шествие мертвецов – вот что это напоминало. Восставшие из ада. Живые покойники. Боже мой. Они приходили. Они приносили с собой запах. От облаков аромата можно было упасть в обморок или взлететь на нижние шаманские небеса. Они были древние, древние. Они шли как в трансе, в тумане, шли как на счастливую смерть, заклание, как олени, олени. Хотелось бубна, бубна хотелось. И дыма пожарищ.

И рыдать. Потому что это нечестно. Это удар ниже, ниже всего удар. Ниже того места, где у человека находится критический разум. Нельзя, нельзя так делать. Надо запретить. Особенно пальто.

Где они взяли, откуда они достали эти пальто? Синие, коричневые, красные, иногда зелёные или оранжевые. Из непонятного ворсистого материала. Драп? Войлок? Почему-то вспоминается крепдешин. Какой, к дьяволу, крепдешин? Крепдешин – это на платья. Что-то когда-то ворсистое, ныне облезлое. Фабрика «Большевичка»? Не обязательно, не обязательно. Может, когда-то это было модное, польское или чешское. Когда-то очень давно. Когда Ауслендера ещё не было на свете. Го-спо-ди!!! Какое отчаяние!!! И самое страшное, что все пальто аккуратно почищены. Может, даже выстираны руками. Чистенькие такие пальто.

И внезапно понимаешь: запах, – но они не виноваты. Они внимательно мылись. Поверх полотна тяжёлого аромата набросан лепестками какой-то «Жасмин», набросана капельками росы «Красная Москва» из подарочного набора времён Московской Олимпиады. Они старались, потому что на праздник. Это просто кожа сама так пахнет, преющая, истлевающая кожа. И мясо, сохнущее и гниющее под тонкой, пропускающей даже запахи кожей.