— Еще как впечатляет, полковник. Но что заставило вас оторваться от праведных трудов во благо Отчизны?

— Экий вы непонятливый, Тауншенд! Десятый гусарский полк — боги, нет, лучше богоподобные герои! — истерзанный малярией и беспощадным солнцем, не мог долее выносить тягот жизни в пустыне, поэтому милостью добрейшего монарха был отозван, впрочем, не его собственными августейшими устами, а посредством У. Г. Уорнера, нашего верного и возлюбленного советника, доставившего распоряжение генерал-аншефу и командующему фортами Анри Фернандо ди Энара, от которого его получил ваш покорный слуга.

— И запрыгал от радости?

— Запрыгал? Отнюдь. Надеюсь, я изучил сию депешу с приличествующей холодностью, однако, не скрою, был до глубины души тронут проявлением высочайшей милости. Впрочем, в пот меня не бросило и чувств я не лишился. Нам, младшим чинам, не пристало выказывать радость или скорбь, довольство или разочарование.

— И что теперь, полковник?

— Господи помилуй, мистер Тауншенд, к чему такая спешка? Дайте мне время утишить ярость и смятение чувств, в которые привел меня визит в Газембу!

— Но что случилось?

— Всему виной моя редкая скромность, доходящая порой до самоуничижения. Шишка почтения к начальству на моем черепе развита сильнее всех остальных и когда-нибудь доведет меня до могилы. Путь в Адрианополь лежит через Газембу, где мне пришлось исполнить тягостную обязанность — предстать пред светлые очи командующего на его прелестной маленькой вилле. Туда я и отправился, поддев под мундир холщовую рубаху (согласитесь, было бы несколько самонадеянно фланировать в батисте перед его милостью, который признает лишь грубый лен). Синьор Фернандо истинно мужественный человек, если соглашается жить среди грязного отребья, которое набрал в прислугу. Арестанты плавучей тюрьмы перед ними — сущие агнцы.

Отцеубийцы, матереубийцы, братоубийцы, сестроубийцы, подлецы и мерзавцы всех мастей, взяткодатели и лжесвидетели — вот челядь, которой его милость доверил свой дом.

Фальшивомонетчик в обличье привратника открыл мне дверь, карманный воришка, замаскированный под лакея, препроводил меня в переднюю, где я угодил в объятия субъекта, изображавшего дворецкого, — на его совести три срока за поджог. Этот последний и назвал мое имя секретарю, мистеру Гордону, явно снятому с виселицы, что не позволило правосудию свершиться во всей полноте, без всякого недостатка.

Стоит ли удивляться, что, добравшись до цели, я весь взмок, и когда мистер Гордон ввел меня в кабинет — зловещий склеп, где восседал генерал-аншеф Энара, — у меня дрожали колени и зуб на зуб не попадал. Сей дородный господин был облачен в льняную полосатую блузу и широченные брюки. Шейные платки и жилеты его милость презирает, и даже самая привередливая леди будет сражена, стоит ей узреть этот мощный торс и грудь, заросшую мужественной шерстью. Во рту командующего дымила сигара, а в руке он держал коробку этого колониального товара прямиком с островов, где растут благоуханные травы. Склонив голову и нахмурив в раздумье бровь, доблестный генерал, казалось, пребывал в замешательстве, не зная, какую выбрать. Заметьте благородную простоту, с коей великий ум не гнушался отдаваться заботам, достойным магазинного приказчика!

Приняв наконец решение, генерал протянул гаванскую сигару другому господину, стоявшему ко мне спиной, и воскликнул:

— Черт подери! А вот эта весьма недурна!

— Недурна, будь я проклят! — отозвался его приятель после секундной паузы, затянувшись сладчайшим виргинским табаком. Наконец-то я его разглядел. Тауншенд, вы не поверите! За спиной генеральского кресла стоял, засунув руки в задние карманы, человек в потертом коричневом сюртуке; над жесткий воротничком красовались вытянутая багровая физиономия, усы с проседью и седая шевелюра! Отвращение мое было так велико, что я не признал его с первого взгляда. Однако, присмотревшись, я понял: передо мной генерал Хартфорд. Что было делать? Во мне вскипела благородная патрицианская гордость, но усилием воли я подавил ее и приблизился.

— Как поживаете, сэр Уильям? — спросил Энара. — Весьма сожалею, что вынужден был вас отозвать, и понимаю, что вы огорчены.

— С чего бы? — осмелился возразить я вслух.

Генерал посмотрел на меня, словно я задал вопрос по-гречески.

— Как человек чести, разумеется. Впрочем, утешьтесь, возвращение в строй не за горами. Я замолвлю за вас словечко перед герцогом. Благодарю за примерную службу.

Мне оставалось только поклониться и остаться на месте, ожидая продолжения, но генерал, кажется, сказал все, что намеревался. Лорд Хартфорд забормотал что-то неразборчивое, впрочем, с самым высокомерным видом — выпятив нижнюю губу, с которой свисала сигара, и хмуря фамильные брови над злобными красными глазками. Мне показалось, Хартфорд слегка задыхался — полагаю, следствие ранения, полученного прошлой зимой. Поняв, что ни любви, ни денег мне от них не дождаться, я простерся ниц. В ответ Энара сухо кивнул и буркнул, что надеется вскоре меня увидеть, ибо припас для меня работенку. Хартфорд слегка прогнул прямую спину в надменном поклоне, заставив меня испытать сильнейшее желание обойти его сзади и свалить подножкой.

Когда сэр Уильям закончил рассказ, я расхохотался.

— Вы задали им жару, полковник! Надутые педанты! Желаю им и дальше оставаться в дураках! А как прошло в Адрианополе? Повидались с премьером?

— Да, по приезде я сразу направился в казначейство, и не успел зайти в кабинет, как премьер заныл своим бабьим голоском: «Ах, сэр Уильям, сэр Уильям, расскажите мне все без утайки! Мне нужен полный отчет о ваших деяниях, сэр. Депеши генерала Энары недостаточно подробны, слишком кратки, слишком скупы. Правительство блуждает в потемках — впрочем, я несколько утрирую, — поэтому нам нужны надежные источники. Я желаю знать все о последней кампании в Каттал-Кьюрафи».

Премьер замолчал и посмотрел на меня. Я поглядел на него и с удобством устроился в кресле, предварительно взбив подушку.

После весьма продолжительного молчания я заметил, что утро сегодня выдалось превосходное.

— Что? — спросил премьер, навострив уши.

— Прохладное и ясное, — добавил я.

— Невозможно! — возопил премьер. — Сэр, не могу поверить, что эта пустая реплика, достойная праздного бездельника, — первые и единственные слова, сорвавшиеся с губ человека, только что вернувшегося с поля боя, из диких мест, где правят насилие и беззаконие, мест, кишащих дикарями и язычниками!

— А что вы хотите услышать? — спросил я, подцепив со стола памфлет и пробежав глазами титульный лист.

— Сэр, — с досадой и изрядной долей высокомерия отвечал премьер, — я ценю свое время. Если наш разговор вас не занимает, отложим его.

Подавив зевок и вытянув ноги — весьма стройные, согласитесь, Тауншенд? — я промолвил:

— Разговор? Ваша честь, понятия не имею, что вам рассказать. Пустая трата времени. Лучше поведайте мне, что нынче носят? Должен признаться, Каттал-Кьюрафи — дыра по части модных новинок.