Шагая вслед за слугой, я гадал, кем мог быть владелец изысканного ландо. Впрочем, ничего удивительного: лучшая гостиница Заморны привыкла к визитам аристократических персон. Сам падишах, проезжая через город по пути в столицу и обратно, не раз менял здесь лошадей.

Протиснувшись по непривычно шумному и грязному гостиничному коридору — только что прибыла почтовая карета из Витрополя, и ее пассажиры устремились вслед за своим багажом, на ходу требуя ужин и постель, — так вот, протиснувшись в этой жаркой melee[21]и едва не сбив с ног даму с маленькой девочкой, причем ее спутник, усатый верзила, не преминул обозвать меня неуклюжим мерзавцем, протиснувшись, повторюсь еще раз, по коридору, где насквозь промокшая (ибо ехала на крыше кареты) женщина с ребенком на руках врезалась в меня на всей скорости, я наконец-то свернул, миновал раздвижные двери и оказался в другом мире.

Двери номеров — перед каждой лежал зеленый ковер — выходили в просторный вестибюль, в центре которого стоял светильник. Широкая лестница поднималась на галерею, что опоясывала вестибюль с трех сторон. С четвертой его украшало массивное сводчатое окно. Все вокруг дышало покоем и роскошью. Я находился в новом крыле, воздвигнутом в год провозглашения независимости. До тех пор гостиница «Стэнклиф» была ветхим унылым строением, а лучшие здешние номера выглядели едва ли пристойней нынешней гостиной.

Поднимаясь по лестнице, я воспользовался случаем рассмотреть из окна величественное здание суда, построенное напротив лучшей гостиницы Заморны. Именно здесь после падения Эдвардстона, в такой же вечер, как сегодня, Джеремайя Симпсон вершил военно-полевой суд. Подумать только, в такой же час, когда сумерки венчают вечернюю зарю, человек в тюрбане и отороченном мехом халате, перевязанном кушаком, взобрался по ступеням над морем голов и воскликнул: «Солдаты, ведите пленника!» Затем, давя и сметая юных и старых, под звон гонгов Квоши и грохот литавр Медины, людское море прорезали молодцы Джулиана Гордона. Орудие, установленное на крыше, как впоследствии утверждали перед палатой пэров, выстрелило в толпу. Сквозь дым было видно, что арестант простоволос, а его руки связаны; двери за ним захлопнулись, отделив пленника от толпы.

— Сюда, сэр, — произнес слуга, распахивая передо мной двери огромных апартаментов, изящное убранство которых, будь я ценителем менее искушенным, ослепило бы меня. По великолепию и изяществу отделки апартаменты не уступали любой великосветской гостиной.

Занавеси алого шелка придавали окружающим предметам розоватый оттенок. Роскошный мягкий ковер украшал восхитительный цветочный орнамент. На каминной полке стояли изысканные мраморные статуэтки, белоснежные вазы под стеклянными колпаками, серебряные лампы, посередине — заграничный хронометр. Над полкой висела единственная в комнате картина: ангрийский пэр в парадной мантии, и впрямь весьма внушительный субъект. В первое мгновение странное одеяние сбило меня с толку, и я не узнал человека на портрете, но в следующую минуту отметил поразительное сходство модели с Фредериком Стюартом, графом Стюартвиллом, виконтом Каслреем, лордом-наместником провинции Заморна.

«Поистине, — подумал я, разглядывая комнаты, — эти ангрийцы не знают меры: гостиницы у них как дворцы, дворцы — как грезы джиннов. Остается надеяться, у них есть чем обеспечить свои бумажные деньги».

За столом, уставленным графинами и корзинами с фруктами, расположился мой таинственный приятель, владелец роскошного выезда. Слуга удалился, прикрыв за собой дверь, и я вошел.

Я не сразу признал его в сумраке — он сидел, отвернув лицо к пылающему камину, — тем не менее вежливо поздоровался.

— Как поживаете, сэр?

— Превосходно, благодарю вас, — ответил он, медленно вставая, придерживая фалды и подставляя спину пышущему жаром камину.

— Так это вы, сэр! — воскликнул я, когда его лицо проступило из мрака. — Но, черт подери, откуда вы узнали, что я здесь?

— А за каким чертом вы сюда явились? — парировал он.

— Какого черта вы любопытствуете? — ответствовал я.

— Почем мне знать, где вас черти носили? — спросил он.

На время истощив запас острот, я расхохотался, давая себе передышку. Однако мой неутомимый приятель рвался в бой:

— Ради всего святого, садитесь.

— Во имя Господа, так и быть, сяду.

— Бог свидетель, я наполню ваш бокал.

— Побойтесь Создателя, до краев!

— Заклинаю вас Спасителем, вино не кислит?

— На Коране присягаю, видал я вино и получше.

— Клянусь браком в Канне Галилейской, вы лжете.

— Чудесами Моисеевыми свидетельствую, и не думал.

— Вас послушать, сэр, так вы обрезанный!

— А вас послушать, так вы не крещены!

— Таинства сего мне сподобиться не довелось.

— Магометанский обряд надо мной совершен не был.

— Так ты нехристь!

— А ты гяур неверный!

— Давайте бутылку, дружище! — воскликнул мой приятель, сел в кресло и принял у меня из рук графин. Мы наполнили бокалы и посмотрели друг на друга.

Любой сторонний наблюдатель отметил бы, как мы похожи. Молодые, стройные, бледнокожие, светловолосые и голубоглазые, одетые с иголочки. Узкая обувь подчеркивала изящество ступней, холеные пальцы были унизаны тяжелыми перстнями. Впрочем, мой приятель превосходил меня ростом, к тому же отличался выправкой бравого вояки. Над его верхней губой пробивались рыжеватые усики, щеки украшали бакенбарды. Выпятив грудь, он сидел подбоченившись, гордо вытянув длинные стройные ноги в сапогах со шпорами. Лицо, от природы болезненно-бледное, несло несомненный след тягот военной службы — кожу моего старинного знакомца, как и мою, выжелтило беспощадное солнце.

На нем был синий фрак с бархатными лацканами, бархатный жилет и отличные белые панталоны. На мне — зеленый сюртук превосходного кроя и легкие брюки. Ужели, читатель, ты не видишь нас пред собой?

Тем временем молодой офицер сжал ладонью виски и, задумчиво наполняя бокал шампанским, спросил:

— Осмелюсь предположить, вы удивлены нашей встречей?

— Еще бы! Я думал, вы в Газембе, Донголе, Боновене или Сокатто, в одном из этих варварских мест, расставляете ловушки дикарям или спите, подобно Моисею, в тростнике у берега реки.

— Ваше описание, Тауншенд, превосходно рисует жизнь, которую я вел последние полгода.

— Неужто вы к ней охладели?

— Охладел? Вы забываетесь, сударь! Газеты на каждом углу только и твердят: «Бравые гусары Десятого полка под командованием полковника Уильяма Перси не знают усталости. Их доблестному командиру неведома жалость. Только вчера пятеро или шестеро туземцев были повешены под стенами Донголы». Или вот: «Возмездие неминуемо! Что подтвердил неделю назад в Катагуме сэр Уильям Перси. Изувеченные останки гусара, похищенного дикарями, были найдены в джунглях. Сэр Уильям немедленно отрядил на поиски негодяев трех самых свирепых ищеек, которые и обнаружили негров-убийц несколько часов спустя. Запятнанные кровью своей жертвы мерзавцы по горло увязли в болоте. Сэр Уильям собственноручно прострелил им головы, и тела негодяев погрузились в зловонную трясину, ставшую им достойной могилой». Неужто не впечатляет, Тауншенд?