— С недавних пор, конечно, не без моих стараний, этот ребенок не имеет никакого отношения к моему роду. Теперь он твой или еще чей — решайте сами, мне все равно, — разбил мои сомнения старик. Беременность Ксюши не была для него тайной, а для Тимура?

— Мне вот интересно, твой внук знает, что вчера едва не убил собственного ребенка? Или ему тоже все равно? — на долю секунды я взглянул на Черниговского. Ответ был очевиден — он не знал.

— Повторяю еще раз: не смей трогать Тимура. Он женат. У него своя семья. Если жалко дочь Горского, так утешай ее сам! — с ненавистью выплюнул мне в лицо Ермолаев.

— Утешу, теперь точно утешу! — я отвожу взгляд от старика и уже открыто смотрю на Тимура. — Твой внук вчера хорошо позаботился об этом!

Я сорвался с места и, оттолкнув плечом старика, стоящего на моем пути, прошел в сторону двери. На мгновение остановился возле Тимура и, посмотрев ему прямо в глаза, тихо сказал:

— На этот раз ты потерял ее сам. Она не простит. Больше никогда тебя не простит.

Он стоял, не в силах пошевелиться и не отводил своих черных глаз от мрачной фигуры старика. В эту секунду он потерял все: свободу, деда, любимую женщину и собственного сына. Сам. Сегодня он во всем был виноват сам!

— Так, девочки-красавицы, мне на вашу палату жалобы приходят! — с добродушной улыбкой и хитрющими глазками в широкой оправе для очков, Ефим Захарович зашел к нам сразу после завтрака. — Вот, ты, Казаковцева, почему про таблетки забываешь? Мариночка уже устала тебе напоминать про них! Или ты, Бугаева, опять курила, да? Нет, ну на себя наплевать, так зачем малыша травишь? А про тебя, Миронова, я даже говорить не хочу! Который день не ешь? И опять к каше не притронулась! А мы с тобой как договаривались, помнишь? Ты ешь, а я отменяю капельницы. Ну, видимо, опять придется тебе часами с иголкой в руке лежать.

Каждое утро в больнице начиналось с обхода Ефима Захаровича. Если бы у меня был дедушка, я бы хотела, чтобы он был похож на него. Всегда веселый, неунывающий и очень добрый — именно таким и был наш лечащий врач. Несмотря на солидный возраст и богатый опыт за плечами, он возился с нами, как с маленькими, помогая вернуть не только физическое здоровье, но и любовь к жизни.

— Ефим Захарович, да не курила я! Ей Богу, не курила! Поклеп на меня наводите! — завозмущалась моя соседка по палате.

— Ты, Машенька, не передо мной оправдывайся. Мне то что? Ты у малыша своего потом прощение вымаливать будешь, коли гипоксия у него разовьется. Тьфу, типун мне на язык! — мужчина символично сплюнул через левое плечо и подошел ко мне.

— Миронова, вот что мне с тобой делать, а?

Тихонько пожала плечами и посмотрела на него. Что тут можно было поделать? В больнице я лежала уже четвертые сутки. Угроза давно миновала, да и анализы были все в полном порядке. Что нельзя было сказать обо мне. В тот вечер во мне что-то сломалось и перестало работать. И это что-то — мое сердце. Оно онемело. Мне не было больно, не хотелось плакать, мне вообще ничего не хотелось. Даже жить. И именно это больше всего беспокоило Ефима Захаровича. Его обычные фразы, которые помогали другим, на меня не действовали совершенно.

— Там внизу уже с самого утра дежурит твой рыцарь, опять не выйдешь?

Покачала головой и опустила взгляд.

Уже четвертый день я сознательно избегала встречи с Лероем, хотя и понимала, что это было глупо и по-детски. Я подвела его. Сильно. Подставила перед отцом. О том, как он крушил стены в тот день, что меня привезли, по отделению ходили легенды. Я обещала ему не врать, но солгала. Обещала не делать глупостей, не подводить, не убегать. Но… И эту его злость я понимала очень хорошо и боялась даже просто смотреть ему в глаза. Но больше меня страшило другое. Он был прав. Во всем. С самого начала предупреждая о Тимуре. А я не верила. Дура!

Но Лерой не отступал: каждый день дежурил возле приемного покоя и даже старался вести себя тихо и примерно… Правда, в том была заслуга дяди Васи, местного охранника, который ни раз и ни два в первые дни вызывал наряд полиции к бушующему Лерою.

Конечно, он пытался мне звонить и писать, а палата была заполнена цветами и фруктами. Только телефон мой последние пару дней был отключен, цветы медленно увядали, а фрукты я раздала девчонкам.

Первые дня два я безотрывно смотрела на экран своего телефона, до последнего надеясь, что Тимур позвонит, скажет, что погорячился и извинится. Только этого так и не произошло. Зато на второй день, проходя мимо комнаты отдыха, где по вечерам пациенты могли посмотреть телевизор, краем глаза увидела выпуск местных новостей, в котором речь шла о Федоре Черниговском. В тот день состоялся суд. Ему досталось сполна даже при том, что я не стала давать показания против него, против деда собственного сына… Тогда же корреспондент и обмолвился о состоявшейся свадьбе Тимура. Он не обманул. Вот только легче от его правды не стало.

— Ладно, прячься! — рассердился Ефим Захарович, вырывая меня из пучины воспоминаний, правда, тут же отошел. — А давай сделку заключим, а, Миронова? Я дядю Васю уговариваю его еще попридержать денек, а ты съедаешь весь обед. Как тебе? Только смотри мне, чтоб без обмана! А то выпишу и точка!

Посмотрела на него и слегка улыбнулась.

— Я все съем, обещаю

— Ладно, Миронова, договорились, — вздохнул Ефим Захарович.

Он уже собрался пойти в следующую палату, дошел до двери, но на пороге остановился и окинул меня печальным взглядом.

— После обеда со мной пойдешь, готовься.

Что имел ввиду доктор и к чему мне нужно было подготовиться, я не поняла, а потому благополучно забыла про его слова. В обед, как и обещала, я немного поковыряла котлету и даже попробовала борщ, но дальше двух ложек дело так и не пошло. А после, когда больным по распорядку дня полагалось отдыхать, Ефим Захарович вновь пришел к нам в палату и, протянув мне байковое одеяло с огромным больничным штампом, велел следовать за ним.

— Куда мы идем? — кутаясь в клетчатое одеяло и спускаясь по лестнице все ниже и ниже, уже минуя первый этаж, поинтересовалась я.

— В соседний корпус, Ксюша. По улице оно, конечно, быстрее, но декабрь нынче морозный выдался, боюсь, заморожу тебя, — открыв перед моим носом очередную дверь, ответил доктор.

— Зачем нам туда?

Я точно не знала в какой именно корпус вел меня Ефим Захарович, но ближайшим к нашему стояло здание роддома.

— Почти пришли, сейчас все сама увидишь.

Миновав несколько узких и длинных коридоров, слабо освещенных тусклыми светильниками и похожих больше на бомбоубежище, нежели на больничные проемы, мы вновь вышли к лестнице. Поднявшись на третий этаж, мы уткнулись в массивную металлическую дверь, надпись на указателе которой гласила, что мы добрались до реанимации новорожденных.

— Зачем нам туда? — дрожащим голосом спросила врача.