— Ахилл, — донесся из вращающейся бездны голос «ТераДруга», — ради твоего же здоровья, не говоря уже о душевном спокойствии, тебе крайне желательно посетить один из наших филиалов. Гарантированная диагности­ка — первый шаг к здоровой жизни.

«Он не мог услышать», — сказал себе Ахилл. «Тера­Друг» звучал в его наушнике, а если бы папа подслушал, наверняка бы вспыхнул световой сигнал. Папа не взламы­вал программу. Он не мог услышать ее голос. И мыслей Ахилла.

— Если тебя беспокоит цена, наши расценки...

Ахилл почти не задумываясь стер приложение, его сильно мутило.

Отец не шевелился.

Он теперь вообще мало двигался. Невеликий запас топлива в нем выгорел, и он застыл где-то между горем и равнодушием. С падением церкви его яростный като­лицизм обратился против него же, выжег его изнутри и оставил после себя пустоту. К моменту смерти матери там даже печали почти не осталось. (Сбой лечения, глухо ска­зал он, вернувшись из больницы. Активировались не те промоторы, тело обратилось против собственных генов. Стало пожирать себя. Сделать было ничего нельзя. Они подписывали отказ от претензий.)

Сейчас папа стоял в темном проеме и чуть покачи­вался — даже кулаки не сжимал. Он уже много лет не поднимал руки на своих детей.

«Так чего же я боюсь? — удивился Ахилл, чувствуя, как желудок стягивается в узел. — Он знает, знает. Я бо­юсь, что он знает».

У отца почти неуловимо растянулись уголки губ. Это была не улыбка и не оскал. Вспоминая тот день, взрос­лый Ахилл Дежарден видел здесь своего рода понимание, но тогда он понятия не имел, что это значит. Он знал лишь, что отец повернулся и ушел в главную спальню, закрыл за собой дверь и никогда больше не упоминал о том вечере.

В будущем Ахилл понял и то, что «ТераДруг», скорее всего, ему подыгрывал. Целью программы было привле­чение клиентов, а для этого не стоит тыкать их носом в неприятные истины. Маркетинговая стратегия требует, чтобы клиенту было приятно.

И все же это не значит, что программа непременно врала. Зачем, если правда достигает той же цели? К тому же это было так рационально. Не грех, а дисфункция. Термостат, выставленный с изъяном, хотя его вины в том и нет. Вся жизнь — это машина, механизм, построенный из белков, нуклеиновых кислот и электрических цепей. А когда это машины могли контролировать собственные функции? Тогда, на заре суверенного Квебека, он по­знал свободу отпущения: Невиновен, всему причиной — ошибка в схеме проводки.

Но вот что странно.

Казалось бы, градус отвращения к себе должен был после этого хоть немного понизиться.

ДОМ БОЛЬНОГО

Джин Эриксон с Джулией Фридман живут в малень­ком однопалубном пузыре в двухстах метрах к юго-восто­ку от «Атлантиды». Хозяйством всегда занималась Джу­лия: всем известно, что Джин недолюбливает замкнутые помещения. Дом для него — подводный хребет, а пу­зырь — необходимое зло, существующее ради секса, кор­межки и тех случаев, когда его темные грезы оказываются недостаточно увлекательными.

Даже в таких случаях он воспринимает пузырь так же, как ловец жемчуга двести лет назад воспринимал водолазный колокол: место, где изредка можно глотнуть воздуха, чтобы вернуться на глубину. Теперь, конечно, речь скорее о реанимации.

Лени Кларк вылезает из шлюза и кладет ласты на зна­комый, до смешного неуместный здесь коврик. В главной комнате темновато даже для глаз рифтера: серые сумерки размываются лишь яркими хроматическими шкалами на панели связи. Пахнет плесенью и металлом, чуть сла­бее — рвотой и дезинфекцией. Под ногами булькает сис­тема жизнеобеспечения. Открытые люки зияют черными ртами: в кладовку, в гальюн, в спальный отсек. Где-то рядом попискивает электронный метроном — кардиомонитор отсчитывает пульс.

Появляется Джулия Фридман.

— Он еще... ой. — Она сменила гидрокостюм на термохромный свитер с горловиной «хомутом», почти скры­вающей шрамы. Странно видеть глаза рифтера над воро­том сухопутной одежды. — Привет, Лени.

— Привет. Как он?

— Нормально. — Развернувшись в люке, она присло­няется спиной к раме: наполовину в темноте, наполовину в полумраке. А лицом обращается к темноте и к человеку в ней. — Но бывает и лучше, я бы сказала. Он спит. Он сейчас много спит.

— Удивляюсь, как ты сумела удержать его в доме.

— Да, он бы, наверно, даже сейчас предпочел бы остаться снаружи, но... думаю, согласился ради меня. Я его попросила. — Фридман качает головой. — Слиш­ком легко это вышло.

— Что?

— Его уговорить. — Она вздыхает. — Ты же знаешь, как ему нравится снаружи.

— А антибиотики, что дала Джерри, помогают?

— Наверное. Скорее всего. Трудно сказать, понима­ешь? Как бы плохо ни было, она всегда может сказать, что без них было бы еще хуже.

— Она так говорит?

— О, Джин, с тех пор, как вернулся, с ней не разго­варивает. Он им не верит. — Джулия смотрит в пол. — Винит ее во всем.

— В том, что ему плохо?

— Он думает, они с ним что-то сделали.

Кларк припоминает.

— Что именно он...

— Не знаю. Что-то. — Фридман поднимает взгляд, ее бронированные глаза на миг встречаются с глазами Кларк и тут же уходят в сторону. — Уж слишком долго не проходит, понимаешь? Для обычной инфекции. Как тебе кажется?

— Я сама не знаю, Джулия.

— Может, тут как-то вмешался Бетагемот. Осложнил состояние.

— Не знаю, бывает ли такое.

— Может, я теперь тоже заразилась. — Кажется, Фридман говорит сама с собой. — То есть, я много с ним сижу...

— Можно проверить, если хочешь.

Фридман смотрит на нее.

— Ты ведь была инфицирована? Раньше.

— Только Бетагемотом, — подчеркивая разницу, по­ясняет Кларк. — Меня он не убил. Я даже не заболела.

— А должна была бы, рано или поздно. Так?

— Если бы не модификация. Но я модифицирована. Как и все мы. — Она натужно улыбается. — Мы же рифтеры, Джулия. Те еще поганцы, нас так просто не взять. Он выдюжит, я уверена.

Этого мало, понимает Кларк. Все, что она может пред­ложить Джулии, — вдохновляющий обман. От прикосно­вений благоразумно воздерживается: Фридман не выносит физического контакта. Может, она и стерпела бы друже­скую руку на своем плече — однако допускает людей в личное пространство с большим разбором. В этом, хотя и мало в чем еще, Кларк чувствует с ней родство. Каждая из них замечает, как ежится другая, даже когда остальным не заметно.

Фридман через плечо оглядывается в темноту.

— Грейс говорила, ты помогла его оттуда вытащить.

Кларк пожимает плечами, немного удивляясь, что Но­лан приписала заслугу ей.

— Я бы, знаешь, тоже не захотела там оставаться. Только... — Голос ее замирает. В тишине вздыхает вен­тиляция пузыря.