Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В небольшой нише стояла голая деревянная кровать, рядом лежала опрокинутая на бок тумбочка. Поставив последнюю на ножки, штабс-ротмистр услышал, как в ней что-то стукнуло. Он открыл дверцу и достал с полки бумажную коробку. В ней лежал оловянные солдатики, глиняные свистульки, кораблики из щепок, рогатки.
«Саввины игрушки, – подумал дворянин. – Похоже, для внуков дворник их хранит».
Нащупали пальцы также деревянный пистолет, который тут же перекочевал в карман шинели.
«Пригодится. При свете свечи вполне сойдет за настоящий».
Он бросил на кровать матрас, одеяло и подушку и, не снимая шинели, прилег отдохнуть. Несколько отдышавшись, прикрыл в умиротворении глаза. Тепло, шедшее от печи, приятно грело лицо и руки, настраивало на неспешные думы… Вот тут бедный Астреин проводил дни и ночи, вел свои дела, решал вопросы по содержанию постоялого двора, размышлял о семейных заботах. Долгие годы исправно трудился, принимая с радушием всякого проезжающего, не думая, не гадая, что однажды ляжет здесь костьми от рук безжалостных убийц… Один только из них заслуживает определенного снисхождения – отставной канцелярист, дважды за вечер крепко получивший по физиономии. Этот в шайке случайный человек, сложись жизнь по-иному, он, скорее всего, никогда бы не ступил на беззаконную стезю…
Вспомнив о дневнике, штабс-ротмистр встал и нашарил на полу небольшой подсвечник со свечой. Прежде чем зажечь ее, заткнул просвет под дверью на лестницу не то сюртуком, не то поддевкой. Устроившись с раскуренной трубкой на кровати, он продолжил знакомиться с записями Петрова.
***
«Вернулся восвояси 22 января… Мысли о Калерии кружатся в голове, не дают покоя. Черноволосая красавица из борисоглебских мещан стоит перед глазами днем, является во снах ночью. На ум приходят беспрестанно пушкинские строки:
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
Не в силах более терпеть, написал ей письмо с признанием в любви. Слова шли от самого сердца, я почти не раздумывал над ними… Весточку от нее получил в начале февраля. Боже, она не забыла меня, вспоминает, приглашает в гости!..
Февраля 15 дня 1830 года. Я опять в Борисоглебске. Когда увидел Калерию, мое сердце готово было выскочить, словно птица, из груди. Не помня себя, упал перед ней на колени и, поцеловав нежную руку, сразу признался в любви. Она помогла мне встать, и наши губы слились в жарком поцелуе…
Мы обвенчались на той же неделе в одном из городских храмов. После продажи ее небольшого особняка, перебрались на жительство в Козлов. Матушка холодно отнеслась к моему выбору. Обронила, что надеялась на брак любимого сына с невинной девицей из какой-нибудь видной подъяческой или купеческой семьи. Я заверил ее, что Калерия – моя судьба, что никто и ничто не сможет разлучить нас, посеять между нами рознь. Любовь с первого взгляда! Такое возможно, это отнюдь не сказки…
Марта 20 дня 1830 года. Радости моей нет предела, жизнь, кажется, состоит из одних только праздников. На службу каждый раз иду в приподнятом настроении, буквы на судебных и иных документах вывожу с особым удовольствием и тщанием, украшаю, где возможно, кудрявыми завитками. Из присутственного места не бегу, «лечу на крыльях любви», как пишется в книгах… Не все сослуживцы по-доброму отнеслись к моему счастью. Коллежский регистратор Миловидовский, охотящийся за моим местом младшего столоначальника уголовного стола, заглазно ехидничает, распускает слухи. Как-то обмолвился, что моя жена не верит в Бога, а я со своей любовью к ней похож на городского сумасшедшего. Предупредил его, что не потерплю подобного к себе отношения. Не помогло. Тогда я, подобрав момент, крепко схватил его за ухо. Урок не пошел впрок. Грязный тип от насмешек перешел к легким доносам. Столоначальник пока не реагирует, но стал посматривать на меня осуждающим взглядом.
Мая 5 дня 1830 года. Я любим и люблю. Разве это не счастье? Не к этому ли стремятся все молодые люди? Калерия доставляет мне столько радости!.. Но не могу не упомянуть и о печальных моментах. Плохо то, что она тяготится церковными службами и равнодушна к литературе. Примется читать роман и скоро бросит, возьмется за стихи, и тут же зевота.
– Ты не любишь Пушкина? – спрашиваю. – Его проникновенную поэзию?
– Нет, это такое занудство! Добровольно я не выучила ни одного стиха!
Что тут можно сказать? Иным людям не дано восхититься красотой слога, уловить волшебство ритма… Зато ей нравится приобретать наряды, готова полдня бродить по Красному ряду, выбирая обновки. От этих приобретений у меня уже в глазах рябит! Большая мастерица раскладывать пасьянс и играть в карты. Знает массу коммерческих игр, этому ее научил первый супруг. Не по душе мне все это, не по душе… Еще омрачают меня ее вспышки гнева. Говорит, это у нее от покойной матери, особы, по рассказам, нервной и впечатлительной. Однажды женушка так хватила кошку кочергой за невинный, в общем-то, проступок, что та в тот же вечер околела. В другом припадке злости разбила о стену клетку с канарейкой, маленькая птичка от перенесенного ужаса осталась лежать на полу со скрюченными лапками. Представляю, какие бы она мне закатывала скандалы, будь я ей не люб. Матушка со служанкой, увидав как-то в ее руках пистолет, держатся от нее подальше. Оружие досталось Калерии от покойного мужа. «И стрелять умеешь?», – спросил я ее. «А как же!», – ответила она и, выйдя на двор, первым же выстрелом сшибла с крыши сизаря. «Зачем ты убила бедного голубя, душа моя?» «Подумаешь, беда какая, только горазды гадить где попало… Пафнутий, скорми-ка убитую птицу кошке!» Научила стрелять и меня, но мишенью мне служили не голуби ил какие-нибудь галки, а поленья для топки. Попадал, летели щепки!
Июня 30 дня 1830 года. Пришел к вечеру из присутствия, а у нас в гостиной идет игра в карты на деньги. Калерия представила мне своих гостей, один назвался Парамоном, другой Захаром. Первый был высокого роста, широкоплечий, голубоглазый, с прямым длинным носом и тонкими губами. Он часто шутил, хлопая своего товарища по плечу, к месту сыпал поговорками. Захар отличался худобой и заискивающим по отношению к нему поведением.
– Знакомцы моего первого мужа по Борисоглебску, – пояснила жена. – Бывали у нас в особняке, и не раз.
– Землю пухом Лаврентиию Лукичу, – вздохнул Захар, перекрестившись. – Жил, жил человек и вдруг помер!..
– Смерть не спросит,