Хитрово-Квашнин попытался предупредить его об опасности, но с языка слетел лишь невнятный шепот. Он еще раз сделал попытку, и с тем же успехом.

«Все впустую, – подумалось ему. – Мне здесь нечем помочь».

Оставаясь за спиной Епифана и видя, что дворянин в относительном порядке, Синев потянулся к топору. Удар он нанес по-разбойничьи, исподтишка. Рыжеволосый работник свалилась на пол, не издав ни звука. Перешагнув через окровавленный труп, убийца намерено медленно подступил к штабс-ротмистру.

– Ну, вот и все, вашбродь. Помолился? Нет?.. Поздно за хвост цепляться, коли гриву упустил!

Когда он занес топор, дворянин непроизвольно вскинул руку и закрыл глаза. Вся жизнь разом промелькнула перед ним. Мать, отец, картинки детства, война, ранение, лицо улыбающегося сына… Но почему он не бьет? Чего тянет?..

Что-то тяжелое упало на пол. Хитрово-Квашнин вздрогнул и размежил веки: Синев по-прежнему возвышался над ним, но был уже без топора. Выгнув спину, подняв подбородок к верху, он с шумом выдавливал воздух из легких. Это длилось не более мгновения. С уголка его губ по бороде скатилась струйка крови, он протяжно скрипнул зубами и повалился на пол. Его место через секунду заняла высокая широкоплечая фигура. Присмотревшись к ней, штабс-ротмистр с облегчением выдохнул.

– Митрофан, голубчик, ты спас мне жизнь, – прошептал он каким-то чужим, едва слышным голосом.

Сунув нож за голенище, кучер закивал головой, по его изможденным чертам скользнула тень удовлетворения.

– Всегда рад служить вам, ваша милость!

Эпилог

Поздним утром, когда буран растратил всю свою силу, из ворот запруженного народом постоялого двора выехали два возка, почтовая кибитка и бричка. Черным возком, в котором сидел набиравшийся сил Митрофан, правил окрепший штабс-ротмистр, другими экипажами – местные десятские.

Пахом и Корней, хотя и получили тяжелые ранения, благодаря дворянину, сумевшему остановить у них кровотечение, были живы. В бричке над телом матери с ее отрубленной кистью покачивалась безутешная Юлия.

Остались в живых и Петровы. Сабельный удар не стал смертельным для Дормидонта. Что касается Калерии, то она, спасаясь в комнате от раненного почтальона, попала в ловушку. Запуганная Синевым девушка вдруг обрела бесстрашие. Увидев убийцу своей родительницы, она бросилась на нее, свалила на пол и била головой об пол до тех пор, пока та не затихла.

«Не знаю, Евстигней Харитонович, откуда у меня взялось столько сил, – призналась юная барышня. – Безропотно сидела в комнате, боясь кашлянуть, а тут… Наверное, накипело».

«Видимо, так оно и есть, – сказал штабс-ротмистр. – Боязнь и безволие уступили место праведному гневу… А черноволосую мегеру и ее мужа ждет суд. Будьте уверены, не сладко придется семейной парочке. От каторги, я полагаю, ей не отвертеться».

«И поделом!»

К этому времени дорогу от постоялого двора до хутора Ханыкова и дальше, до Грязей, крестьяне уже расчистили. Отдохнувший и сытый Варяг бежал по ней легко, с настроением, без всякой натуги. Возница даже ни разу не взмахнул кнутом – в том не было никакой надобности.

Погода заметно улучшалась. Ветер практически стих, крупный пушистый снег на загляденье тихо падал с неба. О буране и кошмарном случае на постоялом дворе не хотелось и вспоминать.

Поглядывая в окошко, путник разжег свою старую пенковую трубку с янтарным мундштуком и выпустил изо рта облачко дыма… Однако вечером тебе, брат, стукнет сорок пять. Что? Ждать от жизни уже нечего?.. Надеяться тоже?.. Ну, нет! Рано нас списывать со счетов! Мы еще хоть куда, можно сказать, в полном расцвете сил, не прочь заинтересоваться дамой, увлечься ею, черт возьми! Почему бы и нет? Я и выгляжу лет на десять моложе, многие говорят… А компания на званый ужин в честь дня рождения соберется приличная: Извольские, Головнины, Плохово, Прибытковы, Зацепины, Блюммеры, ряд других петродарских помещиков. Будет и ротмистр Брусенцов, давнишний приятель, соратник, однополчанин, вынесший меня с поля боя под Вязьмой, когда вражеская пуля пробила мне ногу. Всем хватит места за праздничным столом, всех окружим заботой и вниманием…

Поравнявшись со спасительным дубом, Хитрово-Квашнин со вздохом перекрестился. Уберег Господь! Не дал пропасть… Выходит, будем жить!

Он хлопнул рукой по нагрудному карману, где лежали деньги Гарденина и оленинский долг, и не без душевного подъема подумал: «Верну Юлию тетке, сдам Дормидонта и Калерию в Петродаре властям – и домой, в Харитоновку! Камердинер с дворецким там, должно быть, все глаза проглядели».

Конец