Все в доме было сделано с большой выдумкой и изобретательностью. При свете занимающегося утра я увидел шкаф и полки — в темноте их не заметил. Выточенные из дерева и так же идеально подогнанные, как каменные плиты на полу, они отличались добротностью и наводили на мысль о мастерстве того, кто их делал. Часть дома была старой. Крыша над нею перекрыта заново, пристроены новые стены, пробито окно.

Позади дома, во дворе, кроме стойла, был еще и загон, в котором стояли две лошади, оставленные нам добрым Буркином.

Револьвер отца с кобурой висел под рукой на спинке стула, рядом с винтовкой и ружьем. Дверь в спальню завешена одеялом. На цыпочках я вышел из комнаты, опустив его и боясь побеспокоить отца, измученного событиями последних дней.

Теперь это был мой дом. Надолго ли, кто знает. Но мне не надо пока было ехать к злому старику в Лос-Анджелес, которого я по-прежнему страшно боялся.

На столе я заметил оставленный Питером ломоть хлеба и нож. Подойдя, я отрезал тоненький кусочек. Так с хлебом в руках я подошел к входной двери и выглянул во двор.

По периметру его высилась изгородь из окотилло, — это я заметил еще ночью. Крупные колючки кактуса выглядели устрашающе. Предрассветный туман еще не рассеялся, и в его дымке зеленая густая стенка забора с несколькими ярко-малиновыми цветками казалась неприступной. Я постоял на крыльце, жуя хлеб и рассматривая белый утрамбованный песок, которым был посыпан двор, потом подошел к живой изгороди. И тут вдруг оттуда, из-за зеленой стены, которую, как мне казалось, образовывали намертво сросшиеся между собой кактусы, послышался скрип шагов по песку и какой-то подозрительный шорох. Я вздрогнул, приготовился бежать в дом, но перед тем быстро оглянулся.

Явно там, за оградой, кто-то стоял: у подножия кактусов, с той стороны, я разглядел босые ноги, по цвету не отличавшиеся от песка, и белую полотняную штанину.

А когда перевел взгляд выше, сквозь густую ограду сверкнули черные глаза, пристально меня рассматривающие.

Сердце мое внезапно перестало бешено колотиться, успокаиваясь, потому что там, увидел я, стоял мальчик примерно моего возраста.

И теперь мною овладело любопытство. Странный мальчик вдруг припал к земле, ловко и неслышно пролез между корней и колючек. Я опять испугался. Нет! Нельзя бояться! — уговаривал я себя. Ты Иоханнес Верн и не имеешь права испытывать страх.

Мальчик и вблизи показался не старше и не крупнее меня: в случае чего, справлюсь с ним. Я внимательно наблюдал, как он медленно появляется из зарослей: песочно-коричневый от загара и сильный, он и рядом выглядел настоящим задирой. В душе шевельнулась неуверенность: смогу ли побороть его?..

В соломенной шляпе с загнутыми полями и вылинявшей синей рубахе, свисавшей поверх полотняных белых штанов, он был бос и смело шел ко мне.

— Хэлло! — сказал я.

— Buenos dias![1]— ответил мальчик.

Он шагнул еще ближе, и я не знал, что делать. Стараясь казаться невозмутимым, я нагнулся и, взяв в руки прут, нарисовал на песке сначала круглую голову с длинными ниспадающими волосами, потом надел на эту голову шляпу. Получилось забавно, но, ей-богу, я совсем не знал, как мне себя вести! Знакомый до того всего лишь с несколькими детьми моего возраста, я был растерян и не знал, что предпринять. Пририсовал еще глаза, брови и уши...

— Что ты делаешь? — мальчик говорил по-английски с сильным акцентом.

— Рисую.

Он нагнулся, внимательно рассматривая мои художества.

— Это я?

— Да.

— А рот? У этого нет рта, а у меня есть, — удивился мальчик.

Я протянул ему ветку.

— На, нарисуй сам.

Он взял ветку и пририсовал рот, похожий на месяц. Рот улыбался.

— Хорошо. Теперь готово! — сказал я, довольный.

Мы стояли рядом, с удовлетворением рассматривая наш рисунок.

— Ты живешь неподалеку? — спросил я.

— Я живу там, где нахожусь.

— У тебя есть дом?

— Наверное, — пожал он плечами, потом с гордостью произнес: — Я Франческо.

— А меня зовут Иоханнес, но все называют просто Ханни.

Он пожал плечами, очевидно не понимая.

Это был очень странный мальчик: я не знал, что думать, о чем говорить с ним, потом спросил:

— Ты куда идешь?

— Я никуда не иду. Стою здесь. — Мальчик помолчал. — А ты? Ты будешь жить здесь? — Он как-то особенно произнес это слово — «здесь».

— Еще не знаю. Мы ехали в Лос-Анджелес, но сейчас нам туда нельзя.

— Тогда оставайся здесь... если не боишься.

— Не боюсь. Я — Иоханнес... — повторил я и переспросил: — А чего надо бояться?

— Этого дома. В нем никто не останавливается. Это дом Тэквайза.

— Что? — изумился я и показал на горы. — Его же дом там!

Желая что-то еще услышать о доме, я тем не менее счел для себя более безопасным изменить тему разговора и спросил:

— А где твой дом? Здесь?

Франческо пожал плечами.

— Мой дом там, где я нахожусь, — повторил он. — Иногда в горах, чаще в пустыне.

— Ты не боишься индейцев?

Он уставился на меня, как на какую-нибудь диковинку.

— Я индеец, кахьюлла...

— Ты? Индеец? — удивлению моему не было границ.

— Я кахьюлла, — повторил он.

— Почему ты сказал, что это дом Тэквайза? — решил все же узнать я о месте, где мне с отцом предстояло провести неизвестно сколько дней.

— Много лет назад наш народ ушел с гор жить в пустыню. Раньше там шли дожди и было очень хорошо. Когда народ вернулся, здесь уже стоял этот дом и кто-то в нем жил. Но ни один индеец не видел того, кто жил в доме. Лишь... иногда по ночам замечали что-то... кого-то... Потом стали говорить, что в этот дом пришел Тэквайз, что он его и выстроил своими руками. Потом Тэквайз исчез и больше не появлялся.

— Это очень хороший дом, — сказал я суеверно, желая втайне задобрить злых духов.

— Что ты будешь делать, если он вернется?

— Он может вернуться, ты думаешь? — с опаской посмотрел я на него.

Франческо пожал плечами.

— Не знаю. Его давно здесь не было.

— На этом месте уже стоял когда-то дом, — проявил я свою осведомленность. — Но другой. Одна часть его более старая, чем другая, я сам рассмотрел это.

— Кто знает? Может, и стоял, — философски согласился он.

Франческо поднялся на ступеньку, ведущую в жилище, и мы уселись на ней рядом.