Повезло Арине, именно что повезло! Звонарев не то что не обижал ее, а втюрился в экономку по уши, заласкал и задарил ее. Домотканый сарафан сменился нарядным покупным, а потом и шелковым платьем. Завелись у нее тонкие шали и пуховые косыночки, красные башмачки и часики на цепочке, серьги и кольца. Что и говорить, все это ей шло – лиловые шелка к глазам цвета расплавленного золота, кружевные косынки – к русым волосам, белой коже... Стала Арина причесываться по-господски, а там, глядишь, и с барином за одним столом посиживать. Дело-то было ясное, о них даже не судачили особо. О чем тут говорить? Солдатки, они ж для того и есть, чтобы с ними баловать, это не то что девок портить или мужних жен позорить.

Сожительство барина с экономкой стало практически узаконено снисходительностью приходского священника, молодого и либерального отца Михаила, который не брезговал гащивать у Звонарева, вел с ним заумные беседы во время прогулок, а за столом галантно шутил с Ариной, величая ее Ариной Сергеевной и «хозяйкой сего богоспасаемого дома». Истины ради стоит сказать, что солдатка не зазнавалась, не строила из себя столбовую дворянку, осталась проста, приветлива. В ней обнаружились манеры – она с кем угодно могла поговорить и лицом в грязь не ударить, особенно после того, как стала с барином книжки читать и разбирать. Любила наряжаться, да кто ж не любит? Могла у печи закатать рукава шелкового платья и начать ворочать ухваты, а руки-то белые, круглые! Ходила со своими подругами за грибами и ягодами, мастерски солила соленья и варила варенья. Хозяйства не оставляла, за всем приглядывала сама. Через год родился у Арины мальчишечка, и в тот же месяц пришла весточка о законном ее муже. Страдал, мол, животом и помер в госпитале.

Была Арина солдатка – стала вдова, да только недолго вдовство это длилось. Звонарев удивил всю округу, женился на своей любовнице и мальчонку признал законным.

Преподнес жених невесте бриллиантовое ожерелье баснословной цены, с тремя розовыми жемчужинами посередине. Такого крупного жемчуга в тех краях и не видел никто – самой царице бы под стать это ожерелье, а не то что простой крестьянке, чудом удостоившейся такой чести! Правда, жемчуг – к горю и плачу великому, и дарить бы его не следовало невесте, тем более что и жемчужины имели каплевидную форму, словно три бледно-кровавые слезы... Но новобрачные, казалось, решили не смотреть на приметы и радовались жизни в свое удовольствие. Построили новый дом в деревне Дубки, записанной теперь на имя молодой жены и переименованной в Перловку, разбили парк, стали приглашать гостей. Не стыдясь, делали балы и приемы, и всем, кто соглашался слушать, толковали, что Арина Сергеевна, мол, непростого роду, что произошла она от французского офицера, взятого в полон еще аж в двенадцатом году, и офицер тот был знатной французской фамилии. Брехня вроде, а проверить нельзя никак – Аринина мать приведенка была, никто не знал, откуда она и кто ее родня. А глядя по тому, как сама барская экономка скоренько французскому языку выучилась, может, и правду барин рассказал... И на фортепьянах бойко играть стала, словом, барыня барыней, как тут и была всегда!

За четыре года у новоявленной дворянки еще двое ребятишек народилось. Звонарев надышаться не мог на детей и на жену – брал ее с собой повсюду, куда ни ехал, и вверял ей полностью всю свою казну, все свое имущество, как и душу свою, и сердце. Разве правильно он поступал? Разве можно доверять кому-то, кроме самого себя? Но слишком сильно любящий слеп, и это очень дурно – быть может, Звонарев смог бы предотвратить крушение жизни своей, будь он чуть внимательней, чуть проницательней, чуть меньше доверяй он своей жене!

Сбежала Арина, сбежала, как приблудная собачонка, которая срывается с цепи, бросая дом и хозяина, и несется за первым попавшимся кобелем, пегим, поджарым, с репьями в хвосте! Бросила и детей, и привольное житье в хоромах, даже ожерелье свое бесценное оставила, ушла к бывшему крепостному Ивану Фомину, на чьем постоялом дворе, бывало, кормили лошадей во время поездок в Москву. Фомин был мужик дюжий, с рыжей бородой, с ручищами, как лопаты, – неровня хилому Звонареву. Неужто этим прельстил глупую бабу, так что она и себя позабыла, и детей, и мужа?

Звонарев, конечно, снарядил погоню, но постоялый двор был уже давно продан и заколочен. Значит, парочка давно готовила побег и подготовилась основательно. Можно было еще отыскать беглянку и пригнать домой по этапу, на позор и поношение, но у барина как будто руки опустились. Ничего он больше не хотел, никого не видел. Как тень, ходил по облетающим аллеям парка, перебирая в пальцах женино ожерелье, или писал в своем кабинете – опять же не выпуская ожерелья из руки. Так и вышло, что правильная это примета, что жемчуг к слезам. Довел себя таким манером Звонарев едва не до воспаления мозга, и доктора посоветовали ему уехать за границу, подумать о себе и, главное, о детях, которые в случае его смерти останутся сиротами.

Имения свои, так хорошо устроенные, Звонарев обратил в капитал, собрал детей и отъехал в Италию. Перед отъездом произошел небольшой переполох – бриллиантовое ожерелье с жемчужинами пропало бесследно. То ли кто-то поживился в неразберихе, то ли барин его сам где обронил. Уверяли, что младший барчонок, играя, пускал по пруду какой-то ларчик на манер кораблика – пруд обыскали, но ничего не нашли.

Ожерелья с тех пор никто больше не видел, зато добрые люди уверяли, что видали Арину. Сначала кто-то будто повстречал ее в Москве, на ней был соболий сак, и катила она в своей коляске. Потом клялись богомольцы, что видели ее в монастыре, где исполняла она самые тяжелые работы, и ни на кого не поднимала глаз, и никому не улыбалась. Наконец, сам Звонарев, со временем оправившийся от сердечных ран, уверял, что видел в картинной галерее Вечного города Рима полотно «Русская боярыня» и узнал в изображенной женщине свою беглянку-жену. К слову сказать, он так больше и не женился – почитал ли себя женатым, или не хотел давать детям мачеху, или, что вернее всего, не доверял больше женщинам.

* * *

– Погоди, погоди, но откуда тебе все это известно? – спросила я у бабушки, когда отзвук ее голоса затих и вокруг нас воцарилась ночь, прелестная летняя ночь с запахами цветов и трав, нежными трелями цикад, вскриками загадочных ночных птиц. Короткая летняя ночь, уже полнившаяся обещанием рассвета... – Да еще с такими деталями?

– Все просто, девочка моя. Сам Звонарев оставил дневник, нечто вроде документальной повести. Впоследствии с разрешения наследников ее даже печатали в журнале «Нива». Лет десять назад, на волне интереса к любовным историям в стиле ретро, ее откопали из архивов и даже хотели снимать сериал. К нам сюда приезжали киношники, все тут облазали, обсмотрели... Но до съемок дело не дошло. По-моему, этим шустрым ребятишкам просто хотелось отыскать ожерелье. Очень глупо – как будто тут до них все не перекопали. Кстати, мы с тобой сидим сейчас на крыльце господского дома – Иван Федорович его отстроил. Так что Звонарева вернулась домой...

– Так значит?..

– Есть такая версия. Ты вполне можешь быть праправнучкой Арины Звонаревой. Тем более что, если судить по описанию, ты похожа на нее. Золотые глаза, русые волосы, особая стать...