Светлана Валерьевна была женщиной не только решительной, но и очень запасливой. Дома у нее хранилось кое-что из школьного арсенала. Вообще-то такому серьезному препарату полагалось храниться в лаборантской при кабинете химии, в отдельном металлическом ящике. Но... в школе шел ремонт, за лаборантской приглядывать было некому. Или Светлана Валерьевна просто припасла опасную жидкость для каких-то своих неясных нужд – кто его знает, может быть, учительницы химии развлекаются на досуге, производя занимательные и поучительные эксперименты? Как бы то ни было, моя учительница решила поступиться ценным материалом ради своей ученицы – для ее исправления, искоренения зла и возвращения на путь добродетели. Ради придания себе большей решимости моя учительница глотнула медицинского спирта прямо из бутылька и бегом бросилась к моему дому.

В то время как готовился этот сеанс экзорцизма, я приходила в себя после внезапного нападения соседа Васьки. Он, напомню, покинул наш дом, тихонько подвывая и зажимая ладонью разбитый нос. Всю прихожую закапал кровью, балбес. Особенно разлеживаться и страдать было некогда, я взяла тряпку и стала вытирать полы. Уборку, которая была в моих обязанностях, я в последнее время подзапустила, увлекшись любовными страданиями. Так что мытье полов затянулось, я увлеклась и даже стала напевать. Какое счастье, в сущности, быть легкомысленной, какое благо! Иная, не наделенная этим счастливым даром, застрянет на одной мысли или эмоции и буксует, как грузовик на проселочной дороге после проливного дождя – в сторону летят комья грязи, шофер матерится, надрывно воет мотор. Люди называют это упорством, целеустремленностью... Что и говорить, Светлана Валерьевна оказалась весьма целеустремленной особой. Я закончила уборку, полюбовалась чистотой и уютом и включила в ванной душ – летом горячая вода нагревалась медленно.

В этот момент в дверь позвонили. Говорят, предупрежден – значит, вооружен. Олег предупредил меня, правда, в довольно смутных выражениях, о какой-то грозящей мне опасности, но была ли я вооружена? И да, и нет. Во всяком случае, вместо того, чтобы распахнуть дверь, я проблеяла:

– Кто там?

Прямо как послушная девочка, которую родители научили не открывать дверь первому встречному, честное слово. Впрочем, я была уверена, что это мама вернулась. Но ответ оказался неожиданным:

– Звонарева, открой, пожалуйста. Это твоя учительница, Светлана Валерьевна.

Стоило, ох и стоило мне призадуматься в эту минуту – с чего это вздумала меня навестить моя теперь уже бывшая учительница? Да и час для визитов был уже малоподходящий. Но так велика власть учителей над нашими душами, что порой подчиняет их даже и без видимых на то оснований. Кто знает, что могло случиться? Вдруг Светлана Валерьевна нечаянно взорвала школу и прибежала ко мне просить политического убежища?

В общем, я открыла.

Светлана Валерьевна стояла на пороге с пивной бутылкой в руке.

Композиция выглядела, в общем, довольно маргинально, но привычно. Я видела таких девах возле собственного подъезда, и возле соседних подъездов тоже, и на детской площадке. Девахи сосали пиво из горлышка, лузгали семечки, бесперебойно курили. Ноги у них всегда были запыленные, волосы грязные, и в лице наблюдался какой-то недостаток – то зияющая щель вместо переднего зуба, то здоровенный бланш под глазом. Девицы, впрочем, не унывали. Вот и Светлана Валерьевна выглядела потрепанной, но вполне бодрой и воодушевленной. Прическа у нее была в беспорядке, косметика размазана по лицу, одно ухо отчего-то здорово отличалось цветом и размерами от другого. Зато глаза у моей химички блестели, как огни приближающегося поезда. И сказала она мне:

– Привет, Звонарева. Давно не виделись. Скучала по мне?

Неизвестно, что мне следовало ответить на этот вопрос, правдивое «нет» или вежливое «да» – это был классический пример дилеммы, но Светлана Валерьевна не дала мне основательно подумать над этим – она неловко размахнулась и плеснула из своей бутылки мне в лицо. Правду сказать, я даже не увернулась, она сама оказалась косорукая какая-то – плеснула сильно мимо, в основном на дверь, а на меня попало всего несколько капель. Дверь, обитая еще в прошлом веке дерматином, задымилась. Гадостно завоняло. И я вдруг поняла, что в бутылке, скорее всего, не «Старорусское темное», как гласила этикетка. И вообще не пиво.

Я захлопнула дверь, которая продолжала дымиться и чернеть на глазах, в прыжке сорвала с плеч многострадальный халат, бросилась под душ. Вода так и не нагрелась, но хотя бы напор был нормальный. Я стояла под душем, пока зубы не застучали. Они стучали очень громко и совершенно незаметно для меня самой. Я сначала даже решила, что это неугомонная Светлана Валерьевна колотится в дверь. Но зачем? Кислоты у нее больше не оставалось, имевшимися припасами она распорядилась не самым удачным образом, а в рукопашной у нее не было ни малейшего шанса, весовые категории-то – ха-ха! – разные! Что она там выкрикнула в тот момент, когда бесцветная маслянистая жидкость с химической формулой H2SO4, а в просторечии серная кислота, уничтожила нашу дверь?

«Это тебе за Олега!»

И тут же я поняла, что серная кислота могла уничтожить не только дверь, не только старенький халат, но и нечто более важное. Мою кожу, например. Мое лицо. Глаза. Губы. Шею. Грудь. Мое тело, доставлявшее мне столько неприятностей и столько радостей.

Колени у меня подогнулись, и я заплакала, как будто мне было пять лет.

В таком прискорбном положении меня и нашла мама – голую, зареванную, сидящую на голом кафельном полу в ванной комнате. При выключенном свете.

– Дуся, ты видела? Какие-то хулиганы подожгли нашу дверь. Да где ты? Дуся, что ты здесь делаешь? Почему ты плачешь? Тебя обидели? Господи, да что случилось-то? Маленькая моя, доченька, да ответь же мне!

Она завернула меня в махровую простыню, отвела в кухню, налила валерьянки и чаю с лимоном. Всхлипывая и икая от долгих рыданий, я рассказала ей все. Про Олега и его бегство. Про Светлану Валерьевну и бутылку «Старорусского темного». Про то, как мне страшно, стыдно и больно. Впрочем, кислота мне не причинила какого-либо серьезного вреда – после тщательного осмотра мы обнаружили на шее, щеке и плече несколько маленьких волдырей, которые вскоре зажили, даже следа не осталось. Но мама, разумеется, все равно была почти в обмороке.

– Дусенька, может, милицию вызовем? И бригаду «Скорой помощи»?

– И пожарных еще. Не надо, мам. Все прошло уже.

– Дуся... А ты не беременна?

– Нет.

– Точно?

– Точно.

Мы помолчали.

– Тебе надо уехать, – вдруг решительно сказала мать.

Я не ожидала от нее такого и посмотрела, должно быть, с удивлением.

– А что? – спросила мать. – Поедешь к бабушке. Там поступишь. Будешь учиться и работать. Все устроится.

Я была благодарна ей за эту мысль и за то, что она больше ни о чем не стала спрашивать. Хотя бабушку, мать отца, давно уехавшего от нас и бесследно пропавшего где-то на российских просторах, я себе не представляла. Меня возили к ней в подмосковную деревню один раз, когда мне было лет пять. Я помнила длинный темный коридор, который я боялась проходить одна и всегда бежала во весь дух, словно кто-то дышал мне в затылок. Боялась я и бабушкиной иконы в тусклом золотом окладе, строгого Спасителя с поднятой рукой – мне все казалось, что он вот-вот погрозит мне пальцем. Помнила ужасный привкус парного молока, которое мне приходилось пить два раза в день. Помнила, как скучала по маме, брату и по своим игрушкам. Как потеряла на берегу пруда куклу Арину, подаренную мне бабушкой...