в твоей власти — и спокоен. А ты мой властелин — и выходишь из себя.

Калмашапада замолчал. Долго сидел он молча, а потом спросил:

— Неужели ты не знаешь страха? Неужели тебе не жалко царского сана и самой жизни?

— Жалко, но я знаю то, без чего и жизнь, и царский сан не имеют смысла. Вот этим я и дорожу. Но этого я никогда не потеряю, и потому мне нечего бояться.

— Да что ж это такое?!

— Я сказал: тебе этого не понять.

Тогда Калмашапада провел Сутасому в свой дворец, велел слугам принимать его, как гостя, а сам ушел. Три дня не приходил он, и слуги говорили Сутасоме, что их царь не ест и не пьет, мечется, как зверь в клетке, а потом вдруг затихает и задумывается. Такого с ним никогда не бывало. И вот к исходу третьего дня Калмашапада вернулся.

— Возьми ключи, — сказал он, — открой темницу и выпусти пленных.

— И ты ничего не потребуешь от меня взамен?

— Нет, не потребую.

Сутасома взял ключи и выпустил всех пленных, а потом вернулся к сыну львицы и сказал: — Теперь слушай первое изречение моего друга мудреца:

ТОЛЬКО ТОТ, КТО ДЕЛАЕТ ДОБРО БЕСКОРЫСТНО,

МОЖЕТ ПОЧУВСТВОВАТЬ СЕБЯ ЧЕЛОВЕКОМ.

— Да, я жил до сих пор, как живут львы и тигры, не задумывался и не мучился. А чувствовать себя человеком — это, оказывается, такая мука!

— Может, лучше вернуться к прежнему?

— Нет. Это уже невозможно. Меня ужас охватывает от всего, что я творил до сего дня.

— Тогда слушай второе изречение мудреца:

ТОЛЬКО ТОТ ПОСТИГНЕТ СЛОВА МУДРОСТИ,

КТО ПОЛЮБИЛ МУДРЕЦА, ГОВОРЯЩЕГО ИХ.

Если нет любви к мудрецу, слова его покажутся пустыми и мудрость представится мусором.

— Так ты уже понял, Сутасома, что я полюбил тебя? — спросил Калмашапада. — Но как мне жить теперь? Послушай, возьми меня в свое войско, сделай военачальником, тебе пригодятся мои сила и свирепость. А я буду счастлив отдать за тебя мою жизнь, потому что она стала мне тяжела.

— Нет, друг мой, — ответил Сутасома. — Если прежняя твоя жизнь тебя ужасает, то тебе следует выбрать самое трудное. Если хочешь узнать, что это такое, то послушай третье изречение мудреца:

ПО-НАСТОЯЩЕМУ ЛЮБИТ ТОЛЬКО ТОТ,

КТО ОТДАЕТ ЖИЗНЬ ЛЮБИМОМУ НЕ ОДИН РАЗ,

А СТО ТЫСЯЧ РАЗ.

— Как это возможно?

— А вот как: легче однажды совершить геройский подвиг и пасть, чем каждый день и час жить так, чтобы не стыдиться ни одного своего поступка, ни одной мысли.

— Ну этого я не смогу, — поник сын Судасы. — Ведь я — не ты. Во мне течет звериная кровь. Могу ли я поручиться, что никогда не рассвирепею и не разорву на куски какого-нибудь злодея, особенно если он причинит зло тебе, о звезда среди царей!

— Ты правдив, — сказал Сутасома, — так выслушай последнее изречение:

ПОБЕЖДАТЬ ДРУГИХ — ЭТО ДОБЛЕСТЬ ЗВЕРИНАЯ;

ПОБЕЖДАТЬ САМОГО СЕБЯ — ВОТ ДОБЛЕСТЬ ЧЕЛОВЕКА.

Ты уже понял человеческую мудрость. Отважишься ли на человеческую доблесть?

Калмашаиада молчал. Он понял: прежде, чем обещать, он должен быть уверен, что выполнит обещание. Рассказывают, что он долго жил после этого, даже пережил Сутасому. Но до конца своих дней он каждый вечер и каждое утро спрашивал: «Ты доволен мною, Сутасома? Так ли я поступал, как ты хотел?»

Бог посетил

Ее звали Марией. Она была молода и здорова, и у нее было все, что нужно для счастья, хотя все время еще чего-то не хватало. Но теперь уже хватало. Теперь уже его было столько, что больше некуда. Сердце не выдержит. Теперь у нее был маленький сын, к которому невозможно было привыкнуть. И даже понять это было невозможно. У нее в доме появилось Чудо. Она держала Чудо на руках. Чудо болтало ножками и ручками и улыбалось ей.

Только вот рядом с Чудом поселился страх… Господи, Чудо было таким хрупким!.. Страшно отойти от него даже на минуту.

— Подожди, маленький, я сейчас вернусь. Кто-то позвонил в дверь. Сейчас открою и вернусь.

Перед дверью стоял человек. Странная фигура. Впрочем, фигуры почти и не было. Одно лицо. И даже не лицо, — одни глаза. И глазам этим что-то надо от нее. Что?

— Кто вы?

Глаза смотрят молча, наверно, целую минуту. Потом раздается голос:

— Нищий.

Опять молчание.

— Я нищий. Я все отдал. У меня ничего нет.

— Так что же ты хочешь от меня? Чтобы я дала тебе что-нибудь?

— Нет, мне ничего не нужно. Я ничего не хочу отбирать у тебя. Но я сам уже все отдал. У тебя все есть потому, что я тебе все отдал. Ты не знала этого?

Она молчала.

— Неужели ты не знаешь, что для того, чтобы все было, надо, чтобы кто-то все отдал? Ты не знаешь этого?

Она молчала.

— Мария, будь моей матерью.

— Матерью? Как я могу стать тебе матерью? Я тебя не родила. Ты мне не сын.

Она молчит. И он молчит. И она медленно закрывает дверь. Но все еще не может отойти от двери. Ей кажется, что глаза смотрят через дверь, через стены.

* * *

Ах, мой мальчик, ах, мой маленький! Только бы ты был у меня! Только бы с тобой ничего не случилось! Или — мне не надо этого мира. Мне ничего, никого не надо…

И она прижимает его к груди. Упрятать бы его там от всех напастей, от всех глаз… ото всего…

«Ты есть потому, что Он мне тебя дал?! Он мне тебя от-дал? Значит, ты не мой, а Его? Не мой?! Нет! Мой! Мой! Мой!»

Ей хотелось одного — как можно скорее забыть о Нищем. И, кажется, она стала забывать. Прошло уже полгода. Тогда была сырая осень, а сейчас весна. Сырая, холодная, но все же весна. И она опять подошла к кроватке ребенка и сказала: «Мой! Мой! Мой и больше ничей!»

Да, она и в это утро сказала это, когда ребенок не отозвался ей, не протянул ручонки, не улыбнулся. Случилось самое страшное. Страшнее для нее не могло бы быть, даже если бы мир рухнул. — Мальчик умер.

Казалось, и она умерла. Она превратилась в камень. И камень вздрогнул только, когда до него донеслись чьи-то слова: «Бог посетил».

— Я не хочу, не хочу, не хочу, чтобы Он посещал меня! — закричала Мария и забилась в рыданиях. И