Конечно, последовал самый строгий суд.

От костра инквизиции Везалия спасло лишь прямое заступничество испанского короля. Дело закончилось каким-то серьезным штрафом и обязательным посещением святых мест в иудейской Палестине.

Везалий выехал из Мадрида вместе со всем своим семейством, однако за городскими воротами они вынужденно расстались. Жена и дочь направлялись на север, в сторону Брюсселя, а он – в сторону необычно знойного юга. Никто среди сопровождавших их людей, да сами они, не знали, что расставание это – последнее в их жизни.

По пути к святым местам Везалий посетил Италию. Он снова и снова катался в вычурных венецианских гондолах, снова очутился в Падуанском университете, вступил даже в тот самый зал, в котором когда-то глохнул от грома рукоплесканий восторженных слушателей, где его рисовал незабвенный Стефан ван Калькар, к тому времени уже давно почивший…

Дело, в конце концов, обернулось тем, как считают биографы, что Везалий заручился согласием университетского руководства, что ему было обеспечено возвращение в такую дорогую для него alma mater. Оставалось только добиться разрешения испанского короля Филиппа II, – но это уже не выглядело неразрешимой задачей.

Однако получилось все далеко не так.

Что произошло с Везалием в действительности – теперь уже очень трудно судить. Можно лишь с уверенностью сказать, что в Палестине он действительно побывал. Можно также предположить, что, возвращаясь оттуда, он ощущал себя разительно помолодевшим, – да ему и в самом деле не было еще и пятидесяти лет. Его голову переполняли мысли о будущей работе в Падуе, о новых дерзких исследованиях. Он чувствовал в себе прилив новых сил, вспоминал, приводил в порядок все то, что ему довелось когда-то выстрадать, выстроить в упорядоченную стройную систему, но затем отречься от всего сокровенного, сжечь все свои записи…

Теперь же он восстанавливал в памяти все, давно позабытое. Он знал, что уже нет на свете главного его противника, неистовствующего Сильвия, которого ему никак не удалось переубедить при жизни.

Он искренне предполагал, что поостыли и прочие последователи Сильвия, лишенные своего главного предводителя…

И вот, на пике этих радужных настроений, когда корабль, на котором Везалий плыл, приближался уже к европейским берегам, – на море вдруг разыгралась страшная буря. Судно разбилось о прибрежные скалы острова Занте.

Едва живого, Везалия выбросило на берег. Что с ним случилось в дальнейшем – опять же загадка. То ли он заразился на острове какой-то, еще не распознанной никем болезнью, то ли был настолько сильно травмирован, то ли сказались оба эти фактора, – все осталось покрыто тайной.

Ясно только одно: ему навеки суждено было остаться на этой островной земле.

Какое-то время спустя, в Мадриде появились люди, которые, якобы, собственными глазами видели его могилу, а сверху над ней, над могилой, – скромную табличку с латинской надписью, где были подведены итоги жизни этого великого человека.

Надпись на табличке гласила:

В переводе на русский язык это означало: «Могила Андреаса Везалия Брюссельского, который скончался в октябрьские иды 1564 года, в возрасте 50 лет, возвращаясь из Иерусалима».

Говорили также, будто эту табличку повелел поставить какой-то богатый человек, оказавшийся на острове, который даже пытался было спасти великого врача от смерти, но ничего уже не в силах был сделать.

Вскоре следы могилы его затерялись совсем.

Сейчас, пожалуй, чрезвычайно трудно согласиться с утверждением, что величайшие умы античного мира и ни в чем не уступавшие им мудрецы Средневековья томились над совершенно, казалось бы, неразрешимой загадкой: в чем заключается истинная функция крови, сердца и всех кровеносных сосудов, действующих во всяком живом организме высших млекопитающих.

Однако они не открыли даже того, что известно почти каждому нынешнему школьнику: система самого кровообращения теснейшим образом связана с процессом обмена веществ!

Конечно, Везалий, осуществив настоящую революцию в области анатомии и указав, в частности, на полное отсутствие какого – либо отверстия между левой и правой частями сердца, быть может, – и сам уже вплотную приближался к решению данного вопроса.

Никто не в силах нам теперь рассказать, что могло скрываться в уничтоженных им загадочных наработках, и на что еще был способен этот гонимый обскурантами талантливый человек, до срока вынужденный оставить свои научные исследования, да и сам вообще так рано ушедший из жизни.

Кто знает, что удалось бы сделать этому гению по возвращении в Падуанский университет!

Идея наличия кровообращения в теле живого человека дозревала в умах людей еще XVI века. Особенно – в головах у тех среди них, кто был уже знаком с достижениями Везалия, кто искренно ему доверял.

Идея опиралась на хорошо известную с древности пульсацию кровеносных сосудов, на открытую тогда же (однако уже как бы заново!) фазу систолы (сжатия) и фазу диастолы (расслабления) в работе сердца, на замеченные в нем же и в кровеносных сосудах клапаны, которые способствуют наиболее быстрому продвижению крови.

Отошедший от своих научных исследований Везалий подвизался уже в качестве придворного врача, когда предположение о существовании кругов кровообращения было, наконец, выдвинуто во всем своем исполинском масштабе и во всем своем истинном величии.

Мысль о том, что кровь, выталкиваемая правым желудочком сердца, при отсутствии отверстия между левой и правой его частями, – непременно должна была поступать сначала в легкие, что она, проходя затем сквозь них, в конце концов, вливается в левое предсердие, – чуть ли не впервые была высказана в рукописи теологического трактата.

Трактат этот носил вовсе не медицинское название «Восстановление христианства», в оригинале – Christianismi restitutio.

В ней он так и написал: «Жизненный дух берет свое начало в левом сердечном желудочке, при этом… путь крови вовсе не пролегает через перегородку сердца, как принято думать, а чрезвычайно искусным образом гонится другим путем из правого желудочка в легкие!»

Указанный трактат, еще где-то в 1546 году, был создан испанцем Мигелем Серветом, – как видим, всего через три года после опубликования книги Андреаса Везалия «О строении человеческого тела».

Путь к важнейшему открытию, содержавшийся, быть может, только к гениальной догадке, был проложен, хотя сама она долго оставалась незамеченной широкой научной европейской общественностью.