дошел царский портрет в рысьих мехах (Ян Купецкий. Портрет Петра I. 1711–1712). В описях имущества русской аристократии стали известны: меховая казна галанта и модника Виллима Монса, чьей гордостью были два «арсамаха» и одна рысь (1723–1724); сановника Артемия Волынского – черная дикая персидская собака, барс, рысь, бобер, сибирский волк, медведна (1740); барс, рысь и росомаха – Александра Кикина (1718)[418].

Так, оригинальные и эффектные изделия из меха калана и других «мужских» мехов, практически не использовавшиеся в женском костюме галантного века, стали характерным атрибутом костюма брутальных покорителей северных территорий, а затем и широкого круга русских аристократов.

«Епанча с горностаи» и другие предметы меховой роскоши

К рубежу XVII – XVIII веков костюм русской аристократии представлял причудливое смешение европейских, азиатских и традиционных этнических форм. Ключевым моментом в его развитии стали петровские культурные реформы, призванные превратить Россию в европейскую державу, а конкретной отправной точкой – петровский указ от последних дней декабря 1701 года «О ношении всякого чина людям Немецкого платья и обуви…», затрагивающий обе гендерные группы[419].

Еще по возвращении из Великого посольства[420] в августе 1698 года Петр I установил новый формат царских наград – без шуб, дорогих тканей и сороков соболей. Одно из последних награждений по старому обычаю пришлось на июль 1699 года, когда шуба на соболях была пожалована посланнику Священной Римской империи[421]. Начинается формирование новой наградной (орденской и медальной) системы по западному образцу. Старинный обычай награждения шубами упраздняется; идея о счастливой царской Доле, имеющей материальное выражение в его меховой казне, становится отжившей и ненужной.

С петровскими реформами, противопоставившими «европейскую» культуру меньшинства «азиатской» культуре большинства населения России[422], уходит в прошлое и архаическая сакрализация меха, сохраняясь лишь в традиционной культуре – при этом культурный смысл шубы как вещественного выражения высокого статуса, безусловно, сохраняется.

Несмотря на прозападное содержание петровских культурных реформ, фактически упраздняющих право ношения традиционной одежды для русской знати, в кладовых клетях аристократии по-прежнему хранилось «мягкое золото» России – ценная меховая рухлядь и меховая одежда. Богатство, обилие и разнообразие меха демонстрировало знатность и высокий статус его владельца.

«Меховая рухлядь» главы государства, царя Петра Алексеевича, из Большой Казны – главной кладовой государства – была достойно представлена:

• соболями («с пупками» и без таковых);

• самыми разнообразными лисицами – красными, черными, сиводушчатыми, бурыми, в том числе сшитыми в исподы (подкладки для одежды) и лоскуты;

• песцами: белыми и голубыми, также сшитыми в исподы и лоскуты;

• беличьими мехами, сшитыми в исподы и лоскуты;

• горностайными мехами, сшитыми в лоскуты и несшитыми;

• тремя рысями;

• итого в царской казне хранилось мехов на общую сумму более 276 рублей (1701)[423].

Среди обширного имущества царицы Екатерины I обнаруживаются меха соболиные и горностаевые, лисьи и песцовые, разные овчинки, в том числе белые, а также росомаха и куница на внушительную сумму более 1500 рублей (1727)[424]. По смерти первой русской императрицы эти меха были разделены между цесаревнами Елизаветой и Анной.

Интересно, что в описях имущества XVIII столетия соболь упоминается в одном ряду с драгоценностями, более того – выделяется среди них особо – например, в «ценовой росписи мазепину богажу», то есть в описи вещей Ивана Мазепы (1709)[425].

Знаменитый русский соболь ценился в это время так высоко, что даже в быту аристократии небольшие обрезки и лоскутики его тщательно сберегались. «Два лоскута собольи. Обрезки собольи, которые были в платке для пересушки сшиты, да мелкие обрезки в углу. Два хвоста да восемь лоскутиков собольих» обнаруживаются в кладовой сестры Петра I царевны Натальи Алексеевны (1716)[426]. «Три соболя, да в мешочке три ж соболя, да лоскутье соболье ж»[427] мы видим среди имущества первой супруги царя-реформатора иноки Елены – Евдокии Лопухиной (1731). Скрупулезно пересчитанные соболиные «пятьдесят девять хвостов, пола соболья, четыре с половиной [собольих] огонька» и «тридцать девять хвостов собольих и один лоскуток», а также «в мешочке лоскутики собольи и самые мелкие» были даны в приданое богачке Екатерине Нарышкиной (в замужестве Разумовской)[428].

Четыреста семнадцать собольих хвостов (по 15 рублей за сто штук) хранились в московском доме сибирского губернатора князя М. П. Гагарина, а кроме них: барс (оцененный при описи его имущества в 3 рубля), росомаха (1 рубль), 3 песца белых (по 3 рубля каждый), 7 бобров (из них 5 штук по 10 рублей, один по 1 рублю и еще один – по 2 рубля), 3 бобра, подбитые красным сукном (по 5 рублей), 3 меха лисьих (по 5 рублей), 2 меха лисиц чернобурых (по 1 рублю) и еще их же на 20 рублей. Здесь же хранились шкуры лисицы, разобранные на отдельные части: 220 лапок (по 2 рубля за сто штук), 16 хребтов (10 рублей), 100 хвостов (20 алтын), 30 пар «душек» (4,5 рубля), 30 пар «чемров» (3 рубля), связка лбов (16 алтын 4 деньги). Общая стоимость меховой рухляди губернатора составила более 160 рублей (1721). Относительно скромные результаты подсчета могут быть объяснены тем, что в Москве Гагарин бывал редко, проживая по большей части в Тобольске[429].

Не меньшей ценностью считался мех горностая: «в мешочке маленьком хвостиков горностайных семьдесят один» бережно хранились царевной Натальей Алексеевной[430]. Начиная с коронации Екатерины I (1724) горностай получил особый смысл и статус, принимая, по западноевропейскому образцу, значение одного из символов власти. В этом качестве горностаевая мантия приобрела такие обязательные элементы, как покров из золотой парчи и гербовый декор. Коронационная мантия Екатерины I была сделана из золотого штофа на белых горностаях, и расшита гербовыми орлами и коронами[431]. Показательно, что именно в меховой казне русской императрицы мы видим горностаи «великой доброты».

Как известно, русская власть не препятствовала щегольству царедворцев, понимая взаимосвязь демонстративного потребления, материальных атрибутов статуса, блестящего двора и «славы и красоты государства»[432]. «Чтоб каждый такой наряд, экипаж и ливрею имел, как чин и характер его требует», – прямо диктовала петровская «Табель о рангах»[433]. Именно после культурных реформ начала XVIII столетия «знатные русские дамы перестали довольствоваться одним или двумя платьями, как довольствовались их матери, бабушки и прабабушки, но начали иметь по нескольку платьев с галунами, шитьем и „пондеспанами“ (дорогостоящим кружевом Point d’Espagne. – Б. Ш., Д. Л.)»[434]. Это время пышной и изысканной придворной моды, когда гардеробы русской знати наполнились переливающимися блеском металла тканями, громоздкими юбками и кафтанами с оттопыренными полами, экстравагантными головными уборами, вычурной обувью, необычными и эффектными аксессуарами.

Вполне ожидаемы здесь и эффектные меховые вещи, поражающие своей роскошью. Это, прежде всего, верхняя одежда. Самым парадным ее вариантом была епанча – длинная и широкая безрукавая накидка. Епанчи высшей знати были выполнены из драгоценной материи (весьма часто – золотной парчи) и подбиты или опушены мехом высшей ценовой категории, чаще всего горностаем или соболем, реже песцом или лисицей, чей мех никогда не был принадлежностью исключительно аристократического костюма и быта.

Екатерине I принадлежали как минимум две епанчи – одна на горностаях и белом атласе, сшитая к официальному венчанию (оно состоялось только в 1712 году), вторая – на лисе, с опушкой из горностая. Обе епанчи были покрыты бархатом: первая – малиновым, вторая – черным[435]. После смерти императрицы в мае 1727 года они были переданы ее дочери цесаревне Анне Петровне; а затем, год спустя, уже после ее кончины в мае 1728 года, след этих замечательных нарядов теряется.

Меховое приданое

Состояние вопроса можно существенно уточнить, привлекая к анализу, помимо описей имущества частных лиц, еще и семейно-правовые акты, сопровождающие совершение брака, – источники, сегодня недооцененные и малоизученные. В России к началу XVIII века брак представлял собой смешанный результат действия русского обычного права и права церковного. Обыкновенно брак предварялся обручением – сговором; неотъемлемой частью сговора был договор о будущем совершении брака, который облекался в формальную письменную сделку – так называемую рядную запись (или просто рядную). Договор нес исключительно имущественный характер соглашения о размере приданого, а его неисполнение вело только к выплате