Очевидная связь меха с идеей плодородия и благополучия проявлялась и в иных ритуальных действиях: часто – в заговорах, связанных с семьей. Так, мать читала для сына заговор «на укрощение злобных сердец»: «Сажусь в сани, крытые бобрами, и соболями, и куницами. Как лисицы и куницы, бобры и соболи честны и величавы между панами и попами, между миром и селом, так мой нарожденный сын был бы честен и величав…»[354] Ребенку стригли волосы, посадив его на мохнатую шубу: считалось, что тем самым обеспечивается его богатое и благополучное будущее[355].

Бок о бок с ритуалами плодородия бытовала магия, направленная на нужды домашних животных, птицы и хозяйства в целом. Мех был неотъемлемой частью охранительных обрядов и заговоров, направленных на защиту скотины. На Рождество крестьяне стелили на лавку шубу и просили священника сесть на нее: считалось, что после этого «наседки будут… хорошо садиться на яйца и ни в одном из них не замрет зародыш»[356]. В другом случае, чтобы наседка хорошо неслась, под нее клали яйца, которые предварительно держали в меховой шапке, шубе или вообще в любой меховой вещи[357].

Свадебный обряд крепко связывает кашу и мех общими представлениями о материальном достатке и процветании. Так, на свадьбе царя Михаила Федоровича (1626) молодым подносили два фарфоровых (так!) горшка с кашей, обернутых парой соболей[358]. Как известно, каша с глубокой древности являлась символом плодородия и жизненного цикла у индоевропейских народов, употребляясь в ритуальных действиях, направленных на получение изобильного урожая[359].

В народных песнях разного жанра мех был непременным атрибутом счастливого и богатого человека. Частым сюжетом была просьба жены к мужу о покупке шубы:

На печке сижу, заплатки плáчу,

Своего мужа заплáчиваю,

Журю-пожуриваю.

Продай, муж, кобылушку

Серую.

Купи, муж, шубеичку,

Соболевую…[360]

В другой песне мы видим надежду девушки на то, что милый друг доставит ей богатство, основой которого непременно называются богатые меха:

Как во поле, поле.

В широком раздолье,

Девицы гуляли.

Думали гадали:

Про то, про иное,

Про дружка милова.

Когда милой будёт,

Меня не забудёт.

Принесет подарку

Кумач да китайку

Лисицу, куницу,

Третью соболицу[361].

Со временем упоминание о шубе как о статусной и желанной вещи встречается все чаще[362]. В одной из песен девушка рассуждает, какой муж лучше, старый или молодой, находя в каждом варианте свои плюсы и минусы. Между прочим, она замечает, что у старого мужа будет иметь лисью шубу, а заодно и «шелковý плетку» (плетка – намек на то, что он будет бить молодую жену от ревности). В другой песне поется о том, как «злой татарин, бусурманин» уговаривает девушку выйти за него замуж, обещая богатства: шаль, платок, перстенек и «лисью шубу нову»[363]. Изделия из меха стали прочно ассоциироваться с материальными благами.

Не случайно во второй половине XVII столетия в народной среде появилось смеховое «Сказание о роскошном житии и веселии» – утопия, традиционная для культуры экстенсивного развития. Здесь говорилось о сказочной стране, где не бывает снегов и грозы и где исполняются все материальные желания человека: деревья сами склоняют ветви с плодами к ногам, птицы сами прилетают на зов, драгоценные камни – яхонты, алмазы, изумруды, жемчуг – и не менее драгоценные специи разбросаны под ногами, как сор. В озерах плещется вино, в прудах – мед, а на большой горе стоит пиршественный стол, полный яств и заморских питий. Тут же готовы постели с мягкими перинами. А по полям мирно бродят всевозможные звери – лисицы, куницы, соболя, бобры, песцы и зайцы, мех которых срывает сильный ветер, после чего он сам становится теплой одеждой для людей. Такой мех лежит повсюду никому не нужный; взять его без всяких трудностей может каждый. Так мех вошел в круг важнейших материальных потребностей человека, стал неотъемлемой чертой представлений о достойной жизни для «доброго и честного дворянина»[364].

* * *

Подводя итог бытованию меха в русской магической обрядности, отметим его двойственное значение. Прежде всего, мех использовался в качестве магического предмета, наделенного функцией достатка, плодородия, благополучия и продолжения рода. Но вывернутый мех считался признаком иного мира, и с его помощью изображали духов предков-помощников; благорасположенные к потомкам, они также способствовали их процветанию. Это значение меха предопределило его широкое распространение в традиционной культуре как важного обрядового элемента. Став неотъемлемой частью множества народных празднеств, он попал в песенную традицию и народные сказки. Наиболее ярко ритуально-магическая функция меха, и особенно шубы как самой презентабельной меховой одежды, проявлялась в «переходных» обрядах жизненного цикла (семейных обрядах), направленных на достижение благополучия и продолжения рода.

Глава 6

Вновь на край света (XVIII век)

Русские аргонавты. «Золотое руно» Тихого океана: морской мех против меха сухопутного

Волей Великого Петра Россия стала империей, признанной во всем мире: ее выход на международную арену должен был иметь соответствующий меховой антураж. В это время власть искала поддержку в небольшом слое дворянства, представители которого получили большие права и привилегии. Этот высший слой русской элиты существенно богател. Дворянство, имея огромные средства, не жалело денег на статусный мех: потомки бояр и приказных людей России первых Романовых в новый «светский» век получили еще одну возможность одеть себя и свои семьи в лучшие и самые модные меховые наряды. К концу первой трети столетия западноевропейская мода оформилась при российском императорском дворе как самоценное явление. В 1731 году этот феномен – впервые в русском языке – был зафиксирован в словаре Э. Вейсмана, где модой было названо следование наиболее актуальному или иностранному «обыкновению»[365].

XVIII век начал новую эпоху не только в русской истории в целом, в истории русской моды, но и в истории русского меха. Исторически неисчерпаемым источником ценной пушнины – «мягкого золота» России – считалась Сибирь. Так было лишь до середины XVII – первой половины XVIII века, когда в истории меха были сделаны самые значимые тихоокеанские открытия, совершенные «русскими аргонавтами»: Аляски (1648), Камчатки (1651), Курильских (1697), Алеутских и Командорских островов (1741)[366].

Рассказы первооткрывателей новых земель: «камчатского Ермака» Владимира Атласова, Данилы Анциферова, Ивана Козыревского и их сподвижников[367] о неведомых краях, богатых ценной пушниной, показали еще одну дорогу к обширному и прибыльному меховому промыслу. Погоня за пушниной и в более ранние периоды истории была в числе важнейших стимулов, побуждавших к движению за Урал: изобилие природных ресурсов этих земель было общеизвестно. Одной из причин их интенсивного освоения стало оскудение уже известных запасов соболя: кризис был настолько серьезным, что многим пришлось оставить соболиный промысел, переходя на другие, менее прибыльные ресурсы, такие как белка, лисица, песец и горностай[368]. Добыча соболя упала еще к концу XVII века, почти в 2,5 раза по сравнению с максимумом в середине столетия. Наблюдалось неуклонное понижение пушного рынка, связанное, в первую очередь, с замещением ценной пушнины (прежде всего соболя, затем бобра) менее ценной, а также с ухудшением внутривидовой сортности и с сокращением номенклатурного состава пушнины[369].

Это неприятное обстоятельство усилилось природными катастрофами, сопровождавшими течение Маундеровского минимума (1645–1715). В их числе нужно назвать прежде всего третью фазу малого ледникового периода с ее несвоевременными похолоданиями, сменявшимися пожарами и засухой. Перечисленное привело к неурожаям и великому голоду 1730-х годов; не забудем и про эпидемию моровой язвы 1710–1720-х годов[370].

Обстоятельства гнали предприимчивых охотников и купцов на рискованный промысел в пока малоизведанных северных водах Тихого океана. Торгово-промышленные интересы побуждали к развитию не только промысла и торговли, но и кораблестроения, картографии и навигации, естественной истории. Современники называли первопроходцев полезными сынами Отечества – сибирскими аргонавтами[371]. Их