Все это, безусловно, радовало достопочтенного Патрика Бронте, и он вынужден был признать, что судьба вновь благоволит к его семье. Однако со времени смерти миссис Бронте в хозяине произошла довольно резкая перемена, отразившаяся как на его внешнем облике, так и на манерах поведения.

Поначалу мистер Бронте и сам не вполне осознавал своего нового состояния, проявившегося в медлительной вялости движений и ясно просматривавшегося порой в устремленном в бесконечное пространство рассеянном взгляде. Свойственная ему нелюдимость и своеобразная отрешенность от всего земного постепенно заслоняла собой все иные помыслы и устремления. Когда же все эти качества стали очевидными для хозяина, он, разумеется, тщательно старался не обнаруживать их признаков, по крайней мере, внешне; лишь ему одному было известно, каких невероятных усилий стоило скрывать свои истинные чувства под маской невозмутимого спокойствия, ставшей теперь его единственным спасительным средством.

Но мистер Бронте все же не сумел полностью скрыть последствий овладевшей им хандры. Несомненно, он делал все, что мог, чтобы не выдавать их, и было бы несправедливым упрекнуть его в несдержанности, неспособности владеть собой.

Гораздо хуже оказалось другое: пламя отчаяния, стремительно вздымавшееся в самой глубине души хозяина, настойчиво отбрасывало множество мелких искорок, непроизвольно прорывавшихся наружу и распространявшихся вокруг. И его дети, разумеется, остро чувствовали всю горькую тяжесть той атмосферы мрачного ненастья, какая безраздельно владела теперь их скромной обителью. Бодрящая, живительная влага, целительную силу и свежесть которой малюткам в полной мере довелось ощутить в период их выздоровления, была отравлена изрядной примесью жгучего яда того страшного горя, какое постигло все семейство. Безмятежные детские радости маленьких Бронте теперь уступили место тихому печальному раздумью, ставшему основным их союзником.

Большую часть времени сестры и брат проводили, затворившись в своей комнате, где предавались совместным воспоминаниям и размышлениям, находясь в постоянной изоляции от любого общества, за исключением лишь домашней прислуги и отца. С последним, впрочем, они виделись строго по графику, когда по утрам в определенное время приходили в его кабинет, где велось регулярное, неукоснительное наблюдение за продвижением их обучения. Дружеских отношений с местными сверстниками они не заводили, да и не нуждались в общении с ними, вполне довольствуясь сердечным теплом семейного круга.

* * *

В продолжение всего пути, пролегавшего от церкви к жилищу пастора, мистер Бронте с мисс Брэнуэлл не обменялись ни словом. Твердо зная, что каждый из них, в любом случае, останется при своем мнении, давние родственники, словно сговорившись между собой, намеренно старались избежать всяческих разговоров.

Тяжелая дверь пастората громко скрипнула, впуская пришельцев вовнутрь, и тут же захлопнулась за ними. Хозяин приказал одной из молодых служанок принять вещи мисс Брэнуэлл, а другую послал за детьми, после чего любезно провел свояченицу в гостиную.

Элизабет Брэнуэлл не смогла скрыть своего глубокого огорчения и разочарования, увидев каменный пол пасторского дома. Даже в калошах, которые мисс Брэнуэлл наотрез отказалась сменить на более просторную и уютную домашнюю обувь, она с тревогой почувствовала промозглый холод, исходивший от него; разыгравшееся в ней недовольство несколько улеглось лишь после того, как она заметила яркие огненные языки, весело подергивающиеся в топившемся камине, расположенном в углу гостиной. В порядке исключения приезжей подати горячий чай с сэндвичами, что помогло ей немного согреться и прийти в себя после долгого, утомительного пути.

Тем временем назначенная служанка успела привести детей в надлежащий вид, поспешно сменив их обычную домашнюю одежду на ту, что считалась нарядной и приберегалась для особо торжественных случаев. Затем она, не мешкая, проводила их в гостиную, где им надлежало быть представленными прибывшей родственнице.

Знакомство состоялось. Мисс Брэнуэлл с нескрываемым интересом разглядывала племянников, коим предстояло сделаться ее подопечными.

— Ваша тетушка изъявила желание на некоторое время поселиться в нашем доме, — сухо изрек Патрик Бронте. — Похоже, она всерьез решила потратить свое драгоценное время и вложить свои природные таланты в столь неблагодарное дело, как ваше воспитание. Что ж, это ее право, — добавил он серьезно, — она проделала огромный путь только для того, чтобы осуществить это свое намерение. Так что настоятельно прошу вас отнестись к своей тете с должным уважением и слушаться ее во всем! Чего глядите так кисло? Подойдите и поздоровайтесь, как следует, с тетей Элизабет!

Дети подчинились приказанию отца с явной неохотой, ибо выказывание поддельных чувств совершенно чужому им человеку отнюдь не входило в их привычки. Весьма скупое на изъявление всяческих нежностей приветствие детей вынудило мисс Брэнуэлл держаться с ними с соответственной чопорной сухостью. В целом вся церемония выглядела настолько официально, что походила, скорее, на представление детей какой-нибудь высокопоставленной коронованной особе, нежели на общение тетушки с племянниками. Подходя по очереди, девочки покорно склоняли свои головы и делали грациозный реверанс, на что получали ответный кивок и одобрительное поглаживание по затылку. Лишь двое из детей хозяина удостоились более теплого обхождения. Первым из этих счастливцев стал его любимчик Патрик Брэнуэлл, который, захотев выделиться среди других и, быть может, тем самым вернее завоевать симпатию тетушки, поначалу традиционно склонив голову, внезапно бросился горячо целовать мисс Брэнуэлл.

— Славный мальчик! — невольно вырвалось из уст растроганной Элизабет Брэнуэлл, отнюдь не отличающейся особой щедростью на расточение хотя бы малейших любезностей. — Как же тебя зовут?

— Патрик Брэнуэлл.

— Подумать только! — оживилась мисс Брэнуэлл. Она обернулась к своему зятю, и ее лицо мгновенно приняло почти торжественное выражение. Собравшись с мыслями, она продолжала, обращаясь уже к хозяину: — Мистер Патрик! Не правда ли, наша дорогая Мария, упокой, Господи, ее душу, была все же довольно-таки своеобразным человеком. В ней ощущалось нечто странное, чего я никогда не могла, да, по правде говоря, и не особенно стремилась постичь.

Мисс Брэнуэлл, погрузившись в воспоминания, казалось, размышляла вслух:

— Моя сестра нередко приводила меня в изумление причудливыми особенностями своего характера, открывающимися с возрастающей непостижимостью всем ее поведением. Но, как бы то ни было, одно свойство ее натуры оказалось постоянным и неизменно укреплялось, подобно духу истинного праведника. Я говорю о ее непоколебимой воле. Мария всегда отличалась завидным упорством и в то же время всегда была справедлива. И, знаете, мистер Патрик, сегодня я имела возможность убедиться в этом…

Какое прелестное имя носит ваш сын! Патрик Брэнуэлл! Здесь ощущается неистощимая воля Марии во всей благородной полноте ее проявления. В самом деле: имя моего племянника олицетворяет неразрывную связь людей, которых знала и любила Мария так же, как и она была любима ими. Просто удивительно! Как будто бы Мария предусмотрела все заранее! Ведь, нарекая малыша Патриком Брэнуэллом, она как бы стремилась таким образом примирить два семейства, одновременно угодив всем, кто ей близок: не оставив в обиде мужа, моя сестра не преминула отдать должное нашей фамилии. Да! Полагаю, во всем обширном роду Брэнуэллов в том, что касается изобретательности и остроумия, Мария неизменно остается вне конкуренции. Не так ли, мистер Патрик?