в деревне. Местные их не любили, всё поддеть пытались. А те отвечали. Так слово за слово, и разругались окончательно. А одна из их женщин пожелала что-то, и на следующий день в наших дворах вся животина полегла. Ветеринар приезжал — только руками развёл. Мужики наши пошли — сжечь их деревню пытались, но те огонь потушили, а мужики потом один за другим на небеса ушли. С тех пор староверы перестали у нас появляться. А наши — ходить в ту часть леса. А если кто упоминал о них — у того во дворе беда случалась. Так и перестали, чтобы не накликать. А когда ты в лесу потерялась — я сразу понял, что вернётся беда.

— А почему вы не боитесь о них говорить? — спросила Алёна.

— Я крепкой верой защищён, меня их наговоры стороной обходят, — был ответ.

Алёна внимательно слушала священника. Наконец хоть кто-то рассказал ей, что происходит. Но в её голове никак не укладывалось то, что люди, которые дважды спасли её, могут быть плохими.

«Почему они помогают мне, раз с деревенскими не дружат?» — подумала девушка и только открыла рот, чтобы спросить это, но собеседник опередил её.

— Я вижу, ты их символ носишь? — спросил он, указывая на браслет.

Алёна вдруг вспомнила, что хотела спрятать его за рукавом кофты, но не получилось.

— Я не знаю, откуда он взялся, — объяснила она. — Я когда из леса вернулась, он уже на моей руке был, и не снять его.

— Снять всё можно, было бы желание, — ответил служитель и отошёл.

Вернулся он, держа в руках ножницы, большую свечу и молитвенник.

— Давай руку, — сказал он Алёне.

Она протянула вперёд руку с браслетом. Сердце тревожно забилось. В голове давно был туман от царящих вокруг запахов, а от слов священника он только усилился. Во рту пересохло. Алёна даже перестала замечать холод, чувствовала только тошноту, подкатывающую к горлу.

Кожа под браслетом неистово горела, девушке хотелось одёрнуть руку и убежать. Но она робела перед церковным служителем и стояла смирно. Детский страх непослушания в церкви сковал её.

Служитель взял руку Алёны и ножницами срезал браслет с её кисти. Красные нити упали на пол, как полоска крови. Алёне вдруг стало совсем нехорошо.

«Не снимай браслет, — всплыли в голове слова свекрови, — может, это твоя единственная защита».

А священник тем временем что-то читал, девушка разобрала только последние слова:

— Снимаю с тебя путы тёмные, во имя Отца, и Сына, и святого Духа.

Алёна пошатнулась и чуть не упала.

— Ничего, ничего, — проговорил священник, — скоро легче станет. Крепко они тебя держали.

Девушка смотрела на нити, лежащие под её ногами, и ей хотелось схватить и вновь связать их. Но она не могла пошевелиться.

— Сорок дней будешь ходить на службы, — продолжал священник, — ни дня не пропусти. Грехи тебе надо замаливать да веру истинную вспоминать.

Алёна не помнила, как добралась до дома. Ноги подкашивались, а нежданно начавшийся снег застилал глаза, холодный ветер забирался под одежду, унося последние крупицы тепла. Ноги, замёрзшие от долгого стояния, совсем окоченели и не слушались.

Девушка еле дошла до дома свекрови, у которой оставила дочь, и без сил опустилась на скамью в сенях. Прислонившись спиной к стене, Алёна вдруг заплакала. Сама не понимая, что щемит её сердце. А перед глазами стояли красные ниточки браслета, лежащие на холодном полу церкви.

— Я сам их сожгу, — сказал священник, когда Алёна хотела подобрать остатки браслета.

Так и остались они там, будто частички её самой…

Свекровь внимательно посмотрела на девушку. Заметила, что на побелевшем от холода запястье нет больше красной ниточки. Только отметина яркая, как полоска от острого лезвия.

Женщина помогла Алёне раздеться, напоила горячим чаем, дала сухую одежду взамен насквозь промокшей и посадила рядом с печкой. Но даже так девушка ещё долго не могла согреться. Накинутое сверху покрывало не помогало.

Дрожь била её изнутри так, будто тело трясли несколько человек.

— Ма…ма, — протянула на своём детском малопонятном языке Танюша, подходя к закутавшейся в тёплые вещи матери.

Алёна обняла детскую головку, заглянула в ясные глазки.

«Ради тебя это делаю, — подумала она, — пусть хоть девочку мою обойдёт то, что меня мучает».

Свекровь увела Танюшку и уложила спать вместе с другими детьми. Мужу сказала, что невестка пока останется у них.

— Ты же хотел, чтобы она стала такая, как все, — сказала женщина тихо, — вот девка и старается. Помочь надо, поддержать. Может, и закончится на ней всё это.

Мужчина покачал головой, но выгонять не стал. Одно дело — здоровую отправить жить отдельно, другое — больную выгнать.

— Пусть поправляется, — ответил отец Тимура, глядя в блуждающие глаза невестки, и ушёл в свою комнату.

Ночью у Алёны разыгрался жар, и она перестала разбирать, где явь, а где сон. Ей мерещились красные змеи, ползущие к ней, священник, читающий молитвы над её головой. Эти картины сменялись видами леса и незнакомых людей, которые сидели вокруг костра и пели на непонятном Алёне наречии.

Иногда она открывала глаза и видела себя сидящей рядом с тёплой печкой. Перед ней стояли чашка с чаем и тарелочка с малиновым вареньем, чуть поодаль лежал молитвенник, который перед сном оставила здесь свекровь. Девушка протянула руку, чтобы взять его и почитать молитвы, как наказывал священник, но рука безвольно повисла.

Не хотелось Алёне брать молитвослов, хотелось сбежать в лес к тем людям, что сидели у костра. Запястье, на котором столько времени был надет браслет, оставалось ледяным. Девушке казалось, что её рука разделяется надвое — до кисти и сама кисть, перехода она не чувствовала.

Она пробовала растирать руку, но не ощущала прикосновений и опять проваливалась то ли в сон, то ли в видения.

К утру стало лучше, жар спал, остались сильная слабость в теле и туман в голове. Свекровь отправила Алёну спать в дальнюю комнату, а сама занялась детьми.

В середине дня женщина сходила к священнику и сказала ему, что девушка слаба и не может пока ходить на службы.

— Глубоко в неё темнота зашла, — был ответ, — но с Божьей помощью избавится.

— Вы же знаете, что Алёну моя мать перед смертью к себе призвала, — ответила женщина, — как она от этого избавится?

— Но ты же избежала колдовского наследия? — спросил священник, пристально глядя на прихожанку. — Обрядов не творишь, заговоры не читаешь, травки не сушишь… верно говорю, или обманываешь меня?

— Верно, — испуганно подтвердила женщина, — но меня мать своей преемницей не назначала, говорила — внучку ждёт. А я дочерей к ней не