– Жаворонок мой, ты уже чай пьешь, не замерзла, птенец? – Полусонный дед принес ей еще один пуховый платок.

– Я уже давно проснулась, давай тебя лучше платком укутаем, садись, я сейчас и тебе чаю налью.

– Как хорошо, что ты так рано проснулась, принцесса. Предлагаю прямо после допития чая совершить один важный миссионерский поход.

– Что такое «миссионерский поход», дед?

– Это поход с особой миссией.

– Идет, я пошла одеваться.

Рассвет возвещал о себе проснувшимися птицами, запахом свежести, лаем собак. Они совсем промочили ноги в росе, пока спускались к реке. Все вокруг было такое звеняще-тихое, прозрачное, что казалось, будто этот маленький мир у реки только что сотворил какой-то великий мастер одним движением акварельной кисти.

– Видишь, принцесса, этот камень. Садись сюда, на бревно, двигайся ближе, теперь клади на него руки. Вот так. Закрой глаза, расслабь плечи. Доверься этому великому исполину, почувствуй его, услышь… Это волшебный камень. Он знает все мои желания и чаяния. С раннего детства я приходил сюда много-много раз. Садился так, как сидишь сейчас ты. И рассказывал ему все, доверял ему мечты, планы, секреты свои и позорные тайны. Он ни разу меня не предал. Ни разу не осудил, не разболтал все то, о чем так хорошо знал. Его можно спросить обо всем, о чем хочется узнать, и ты всегда получишь ответ. Самый верный ответ для тебя. Хочешь попробовать?

– Конечно.

Шершавый и холодный камень сначала будто оттолкнул незнакомую ему девичью руку, но потихоньку, согретый маленькой ладошкой, проникся, потеплел и открыл ей свои тайны. Спустя несколько мгновений Катюха ощутила какой-то странный покой: надежная опора под руками и полное безмолвие позволили ей погрузиться куда-то, где была только она. Ее мир был тих и огромен…

Они еще долго потом гуляли у реки, загребая песок в городские туфли, разговаривая обо всем так упоенно, почти как любовники перед долгой разлукой. Впрочем, разлука незримо уже встала между ними. К вечеру Кате предстояло втиснуться в отцовскую иномарку, сузив весь этот простор до кожаных сидений и сменив запах травы на запах натуральной кожи и дорогого одеколона. А ее деду – вернуться в свой город в рейсовом автобусе и, смахивая набегающие слезы, оплакать ушедшую от него маму, молодость и, наверное, еще что-то…

Как жаль… Они так полюбили друг друга. Этот тучный, еще крепкий старик и тонконогая девочка-птенчик. Им всегда есть что сказать друг другу. И есть что услышать. Но они очень редко бывают вместе. Это неправильно… Так жаль.

– Дедушка, тебе надо научиться обращаться с компьютером, давай ты освоишь хотя бы электронную почту. Тогда мы могли бы часто писать друг другу письма.

– Мы и так можем, милая. Писать друг другу. Чего проще: сел, написал, положил в конверт и готово.

– Дед! Ну пока письмо дойдет, все события уже устареют. А так ты написал, и через пару секунд я могу уже прочитать. Через секунды, представляешь! И ответить тебе, и ты получишь мою весточку через секунду после того, как я ее напишу.

– Через секунду, говоришь? Заманчиво. Научусь, чижик, ради твоих писем научусь. У нас в редакции новая молодая секретарша Светлана Голубые Очи. Ее и попрошу научить. Она хорошая, серьезная и сосредоточенная очень, ну да это поправимо. Пару раз сделаю ей свой магический чай, и растает голубоглазая красавица.

– А что за магический чай?

– Да с мамиными травками. Она всегда сушила травки: мелиссу, душицу, смородиновый лист, мяту и еще что-то, не помню. В чай кладешь, и на душе становится тихо, как сегодня на рассвете.

– Слушай, дед. А папу в детстве бабуля звала «Ромашечка»?

– Конечно, именно так и звала, как цветочек. А почему ты спрашиваешь?

– Мне сон приснился с бабулей, она его там так называла и просила ему что-то важное передать. Но я не запомнила что…

– Что бабуля просила мне передать? – Растрепанный и слегка опухший Ромка ввалился в кухню.

– Я не помню пап, это ж сон. Сказала, что ей хорошо, а потом еще что-то, от чего мне стало так хорошо и ясно. Но что именно…

После обеда пришла пора собираться в дорогу. Ромка ненавидел прощаться. Все в нем вызывало жгучую досаду: слезы деда, предательски выкатившиеся в тот момент, когда он целовал свою драгоценную внучку в высокий лобик, казались ему вовсе не трогательными, а сентиментальным слюнтяйством. Раздражало показное воодушевление полысевшего Кольки: «Ну ты давай, это… брательник, не пропадай, наведывайся к нам хоть иногда. Мы ж тут, это… завсегда тебя ждем. Это… у нас здесь, сам понимаешь, все есть: и рыбалка, и охоту можем организовать, если надо». Суета и поцелуи каких-то причитающих старушек, имен которых Ромка не помнил, а, может, никогда не знал. Они с озабоченными лицами крестили отъезжающих москвичей, как будто провожали их в опасный путь.

Наконец полированные дверцы машины захлопнулись, поглотив таких дорогих деду людей, и шорох шин возвестил об окончании небольшой деревенской эпопеи. Прилипнув к окну и прощаясь с рекой, Катюха подумала, что впервые за ее пятнадцать лет с ней произошло нечто значительное: пронзительное утро, красота, волшебный камень, встреча с вечностью… Этого не забыть. Какое все-таки удивительное место – эта деревня!

– Да, дочка, умирают Лисьи норы… Как убого-то все здесь, господи! И как они тут живут?!

– Я вспомнила! Точно!

– Что ты вспомнила?

– То, что бабушка тебе велела передать. Мне ведь сон сегодня приснился, помнишь? Я еще забыла сначала, что же важного там произошло. А сейчас вспомнила. Так вот, там во сне она подозвала меня к себе и сказала: «Детка, расскажи Ромашечке, что хорошо мне. Пусть не боится. Мир вокруг него всегда будет таким, каким он решится его увидеть». Вот что она сказала. Мудро, правда?

– Не знаю… Глупость, конечно, в общем. Потому что мир вокруг не таков, каким я его вижу, а такой, каков он есть: пылища, колдобины да убогость сплошная…

В то самое время, пока машина мчалась по шоссе, неумолимо приближаясь к Москве, мы сидели на бутовской кухне, ели первую безвкусную польскую клубнику, заправленную сметаной с сахаром и ванилином да пили терпкий зеленый чай.

– А мне предлагают выйти замуж, представляешь, мам?

– Как замуж, Лизонька, что ты, дочка, какой замуж? Кто тебе предлагает? Тебе лет-то сколько?