В кухне она съела кусочек хлеба с маслом и половину яблока. Этим она и ограничилась, боясь, что от большего ее может стошнить. Затем она снова села у окна, жалея, что выбросила таблетки, которые ей дал Иэн Рейборн.

Она сидела и думала о Джеймсе, потому что ни о чем другом она не могла думать.

В прошлом она написала книгу и родила сына. Теперь сына не было в живых, а новую книгу она уже никогда не напишет. Казалось, что все это случилось с кем-то другим, потому что такого плохого, такого ужасного с ней просто не могло случиться.

Однако случилось. Именно с нею, а не с кем-то другим.

По мостовой проехала машина и затормозила у дома. Это была ее машина. Она узнавала ее по звуку. Мопса вернулась раньше времени. На часах было всего три.

Бенет не пошевелилась, когда входная дверь открылась и в прихожей послышались шаги. Потом шаги донеслись из коридора над ее головой.

Это всего лишь Мопса. Не стоило обращать внимания на ее передвижения по дому. Если Бенет в ее нынешнем состоянии и могла испытывать какое-либо страстное желание, то оно свелось бы к одному — чтобы матери не было здесь, чтобы она убралась обратно в Испанию и оставила дочь одну. То, что Мопса не уезжает, проявляет доброту и заботится о ней, — это правильно и по-матерински вполне оправданно, но лучше было бы обойтись без ее присутствия.

По крайней мере, если Бенет и не легче стало бы жить со своим горем наедине, то каким-то образом меньше было бы в этой ситуации чудовищной карикатурности — умерший ребенок и безумная хлопочущая бабушка.

Мопса вошла в комнату. За руку она вела ребенка, совсем маленького мальчика. Начала она с нелепейшего вопроса.

— Мы тебя не разбудили, Бриджит? Ты, наверное, спала?

Взгляд Бенет был устремлен только на малыша. Помимо девочки, прогуливавшей собачку, это был первый ребенок, который попался ей на глаза после смерти Джеймса.

— Кто это? — спросила она.

Голос был ее, но она не узнала его. Как будто кто-то другой произнес эти слова, находясь в дальнем конце комнаты.

— Как он тебе? Нравится? — задала Мопса встречный вопрос.

Казалось, что более абсурдной фразы нельзя было изобрести. Даже от сумасшедшей женщины Бенет не рассчитывала услышать подобной бессмыслицы, когда речь шла о ребенке. Как будто бы это был щенок…

— Кто он?

Мопса испугалась. Выражение животного страха появилось у нее на лице, страха слабого перед сильным и умным, и тоскливого ожидания неминуемого наказания.

Мальчик по-прежнему послушно держал ее за руку. На вид он был примерно того же возраста, что и Джеймс, но повыше и крепче. Под грязноватой стеганой курточкой красного цвета на белой и тоже грязной подкладке из синтетического меха виднелась синяя джинсовая рубашка. Джинсовый комбинезон и красные сандалии на литой пластиковой подошве довершали его наряд.

У него были светлые, почти белые волосики, довольно длинные и густые. Щечки его сияли румянцем, по личику — крупному, с грубоватыми чертами, уже можно было предугадать, в какого мужчину он превратится, став взрослым — по довольно большому, сильному носу, твердому подбородку и полным, словно припухшим чувственным губам. Бенет сочла его самым некрасивым ребенком из всех виденных ею.

— Этот малыш — сын Барбары Ллойд, — запинаясь, пробормотала Мопса.

— Я не знаю никакой Барбары Ллойд!

— Нет-нет, ты знаешь, Бриджит. Ты сразу вспомнишь, когда я тебе расскажу. Она на самом деле Барбара Фентон… то есть была Фентон…. дочка Констанции. Но вышла замуж за Ллойда, который что-то там делает с компьютерами. Они живут у Констанции, пока их дом не будет готов.

И тут Бенет вспомнила — не столько саму Барбару Фентон, о которой знала лишь понаслышке, а телефонный разговор с ее матерью Констанцией, имевший место тысячу лет тому назад, когда все еще было в порядке. Джеймс был жив, она была вполне счастлива и настолько наивна и глупа, что тревожилась за Мопсу. В том разговоре Констанция сообщила, что ее дочь, зять и внук временно живут у нее в доме.

— Что он делает здесь?

— Я обещала позаботиться о нем некоторое время. Они в отчаянном положении.

Мальчишка освободился наконец от цепкой хватки Мопсы. Он сделал пару шажков, оглядывая незнакомое место, посмотрел на Бенет, потом опять на Мопсу, и лицо его приняло именно то выражение, какое и ожидалось от ребенка его возраста, попавшего в сложное положение. Его ротик скривился, и он расплакался.

— Дорогой, не надо, пожалуйста! — воскликнула Мопса. Кажется, она уговаривала не плакать скорее не малыша, а саму себя. Она наклонилась, чтобы схватить его. В ее руках он бился, дергался, испускал истошные вопли.

Бенет молча удалилась наверх в свою спальню.

Уже стемнело, когда она решилась спуститься вниз. Бенет не слышала шума отъезжающей машины. Раз машина здесь, значит, и мальчик тоже, сделала она вывод, и не ошиблась.

Мальчик занимал место Джеймса на высоком стульчике. Мопса кормила его яичницей-болтуньей с гренками, и он пользовался для еды как ложкой, так и пальцами. Себе Мопса приготовила чай.

— Не пора ли отвезти его домой? — спросила Бенет.

Ясно было, что мать что-то скрывает от нее. Нервное напряжение читалось на лице Мопсы и выдавало ее с головой.

— Зачем ты вообще прихватила его с собой?

— Кто-то должен был это сделать. Его другая бабушка, которая вызвалась приютить малыша у себя, упала и сломала ногу.

— У него есть мать, отец и вторая бабушка… Так в чем же дело?

— Они собрались в туристическую поездку. Надолго..

Бенет похолодела.

— Мать, о чем ты говоришь? О какой поездке? Что ты имеешь в виду? — Она чуть не вскрикнула, вспомнив только что сказанное Мопсой «приютить у себя». — Как ты это понимаешь — «приютить у себя»?

Голос Мопсы упал чуть ли не до жалобного писка.

— Было решено, что он будет жить у своей бабушки…

— Ты это уже говорила. А теперь выходит, что он поселится здесь.

Мопса прикусила губу, и стало казаться, что она ухмыляется, словно упрямый ребенок, который делает что-то взрослым назло. Она, склонив голову набок, окинула Бенет взглядом — пристальным и немного лукавым.

Мальчик между тем спокойно поедал свою яичницу, причем с большим аппетитом.

— Интересно, куда люди ездят в отпуск в ноябре?

— На Канарские острова…

Закрыв глаза, Бенет ухватилась за спинку стула и так простояла, досчитав до десяти. Потом, придя в себя и открыв глаза, обратилась к матери:

— Значит, они собрались прогуляться на Канарские острова, а ты пообещала присмотреть за их ребенком, пока они будут отсутствовать? Ты действительно им это предложила? И на какой срок? На неделю? Две?