Кальмар задумался:

– Я лучше вижу. Я стал сильнее. И я всё время голодный.

– Ты и был всё время голодный.

– В другом смысле.

– В каком?

Кальмар дёрнул ушами и помотал головой:

– Не важно.

Услышав досаду в голосе брата, Джаннер решил не настаивать. Тишину нарушил стук копыт на дороге и скрип повозки.

Хотя Джаннер знал, что в Бан Роне нет Чёрной Кареты, воспоминание о ней пробудило глубоко укоренившийся страх. Кальмар несколько раз прерывисто вздохнул. Он вырос в трепете перед Чёрной Каретой и невольно подумал о том же самом.

Из-за холма показались две лошади, запряжённые в фургон. На крюке над козлами висел фонарь, отбрасывающий слабый жёлтый свет. На козлах сидел долговязый парень в фуражке и насвистывал весёлый мотивчик.

– Даже не верится, что нам больше не грозит опасность. – Кальмар вздохнул и полез на верхнюю кровать. – Может, закроешь окно? Слишком много запахов.

– Ладно, – ответил Джаннер.

Он не стал напоминать Кальмару, что опасность ещё не миновала. Он видел местных жителей, помнил истории Подо и не сомневался, что в школе будет трудно. Мальчик пытался заснуть, думая о том, что никто из здешних детей не бывал на фабрике вилок, не сражался с Клыками и не плавал по Тёмному морю тьмы. Неужели местные ребята сумеют испортить им жизнь?

Джаннер проснулся от запаха бекона и от того, что кровать затряслась: Кальмар выпрыгнул из постели и побежал вниз. Старший брат несколько минут лежал неподвижно, наслаждаясь звуком утренних разговоров в столовой, лязгом посуды и пением птиц за окном. Ночью холмы покрылись инеем, но утреннее солнце его уже растопило.

Джаннер встал и снял бинты, чтобы намазать раны мазью, которую Ния оставила на столе. Крови и струпьев больше не было. На месте ран остались чистые розовые шрамы. Всего за два дня раны зажили и лишь слегка ныли, если потрогать.

Спустившись вниз с бинтами в руке, Джаннер увидел Лили в новом платье – Фрева утром подогнала для неё одно из своих. Волосы у Лили были заплетены в косы, лицо сияло здоровьем после крепкого сна. Она улыбнулась брату. Щёки у неё были в варенье. Подо сидел на другом конце стола и болтал с Оскаром и Бонифером. Присутствие трёх крепких стариков в доме не оставляло никаких сомнений, что завтрак будет основательным. Ния пожелала Джаннеру доброго утра; он получил тарелку с яичницей с беконом и тост с клепенсиновым джемом.

– Я хотела подать на завтрак фрукты и зелень, – сказала Ния, – но ваш дедушка и слушать не захотел.

– Только мясо! – воскликнул Подо.

Ния забрала у Джаннера бинты и осмотрела раны:

– Похоже, небальзам помог. Как твои ноги?

– Лучше, – ответил Джаннер с полным ртом.

Фрева вышла из кухни и подала Джаннеру кружку сока:

– Молодой хозяин желает распивку?

– А? – спросил тот, жуя.

– Это танжерад. Он очень сладкий.

– О. Да. Распивка – это здорово. Спасибо.

Фрева заспешила обратно на кухню, а у Джаннера мелькнула мысль, чего это она так стесняется и как её убедить не называть его «хозяином». А ещё он подумал о том, где её дочь… и, кстати говоря, муж.

– Когда доешь, примерь вот это. – Ния положила на стол стопку новой одежды и поставила на пол чистые неношеные башмаки.

Джаннер никогда ещё так не наряжался.

Кальмар показался из-за двери – в белой рубашке с крахмальным воротничком и чёрных штанишках.

– А башмаки? – спросила Ния, оценивающе глядя на сына.

– Они не налезли. Ноги у меня… великоваты, – ответил Кальмар и прижал уши: очевидно, это значило, что он смутился. – Я лучше босиком. Если можно.

– Конечно, – кивнула Ния. – Одевайся, Джаннер, я хочу посмотреть, впору ли тебе обувь.

Джаннеру башмаки оказались великоваты. Подо, впрочем, заверил, что это ненадолго – скоро ему понадобятся лодки, а не башмаки. Мальчик не помнил, когда в последний раз надевал всё новое: в Глибвуде ему приходилось ходить в обносках сыновей Благуса и в том, что Ния мастерила из старых простыней и лоскутов. А эта одежда была прочной и чистой. В новых башмаках Джаннер даже показался себе выше ростом.

– Теперь садитесь, и старый Подо скажет вам пару слов про школу. Вы должны знать, что вас ждёт сегодня. Полагаю, без синяка под глазом или разбитой губы не обойдётся.

Подо закурил трубку и подождал, пока дети усядутся вокруг на мягком коврике.

– Много лет назад я явился в Зелёные лощины на пиратском корабле, и скажу вам честно – такого отчаянного моряка свет не видывал! Я тогда уже лишился ноги, бессчётное множество раз ходил в море, знавал Железного Кулака и береговиков и по праву имел репутацию дерзкого парня. Я был Подо Рулевой, Подо – Пронзающий чешую и не боялся никого на свете. Хоть я и знал, что в лощинах народ грубый, мне думалось, что всё это пустяки. – Старик выпустил клуб дыма и посмотрел на огонь. – Когда я сошёл с корабля на причал, то первым делом увидел не груды фруктов, не толпы торговцев, не лошадей и не собак. Я увидел девушку. Девушку с длинными тёмными волосами. Она была так красива, что у меня дух захватило. Она несла корзину яблок и как раз повернулась с кем-то поздороваться. Подол красного платья у неё слегка развевался, солнечные блики от воды падали на лицо… и сердце у меня забилось, как птичка в силке. Я в жизни ещё такого не чувствовал. Вы, ребята, помните Нургабог.

Джаннер вспомнил старуху с Берега, беззубую, раненную собственным сыном. В молодости она любила Подо, и эта любовь спасла Ветрокрылов от Клакстона Ткача и его разбойничьей шайки.

– Нургабог в юности была ничего себе. Но когда я увидел эту девушку на рынке, я понял, что основательно сел на мель! Что делать – сниматься с неё или ждать погоды? И я в то же мгновение решил жениться.

– Ты влюбился, – со вздохом сказала Лили. Она лежала на животе, положив подбородок на руки, и мечтательно смотрела на Подо. Джаннер подумал: девчонки всегда так слушают любовные истории.

– Погоди, – сказал Подо. – Я подошёл к ней, поклонился так низко, что коснулся носом булыжников, и спросил, как её зовут.

– Вендолин, – мечтательно произнесла Лили.

– Не спеши, внучка. Она улыбнулась, и я понял, что не видать мне счастья, пока я на ней не женюсь. Мы болтали до вечера, но я, убей, не помню, что она говорила. Я смотрел на неё не отрываясь и удивлялся, что мог быть счастлив без неё. Это было самое настоящее волшебство,