наконец, собрав кисти, швырнул их в холст с проклятием, лишь тон которого достиг ее ушей.

Несмотря на это, она отреагировала мгновенно:

– Давай! Ругайся, валяй дурака и порть кисти! Ты три недели работал над этим этюдом, а теперь посмотри! Зачем было протыкать холст? Ну что за люди эти художники!

Я почувствовал стыд, как обычно и бывало после подобных вспышек, и отвернул испорченное полотно к стене. Тэсси помогла мне почистить кисти, а потом ускользнула переодеваться. Из-за ширмы она изводила меня советами насчет того, как вести себя в случае полной или частичной потери самообладания, пока, видимо, решив, что я уже достаточно наказан, не приблизилась, умоляя застегнуть кофточку на плече – там, где ей было не достать.

– Все пошло наперекосяк, когда ты вернулся от окна и рассказал об ужасном человеке, которого видел у церкви, – объявила она.

– Да, наверное, это он заколдовал картину, – зевая, согласился я и взглянул на часы.

– Седьмой час, знаю, – заметила Тэсси, поправляя перед зеркалом шляпку.

– Да, – ответил я. – Прости, что задержал тебя так надолго.

Я выглянул из окна, но тут же с отвращением отпрянул, ибо юноша с одутловатым лицом стоял на церковном дворе. Тэсси заметила мое нервное движение и высунулась наружу.

– Этот человек тебя напугал? – прошептала она.

Я кивнул.

– Не могу разглядеть лица, но он кажется… жирным… и мягким. Так или иначе, – продолжила девушка, повернувшись ко мне, – едва я на него посмотрела, как вспомнила сон – ужасный кошмар. Или, – пробормотала она, – это вовсе был и не сон… – Откуда мне знать? – улыбнулся я.

Тэсси улыбнулась в ответ.

– Ты был в нем, – пояснила она, – а значит, можешь кое-что помнить.

– Тэсси, Тэсси, – перебил я, – не пытайся льстить, утверждая, что грезишь обо мне!

– Но это правда, – настаивала она. – Хочешь, расскажу?

– Давай, – ответил я, зажигая сигарету.

Тэсси прислонилась к подоконнику и очень серьезно начала:

– Однажды прошлой зимой я лежала в постели и размышляла о всякой ерунде. Весь день я позировала тебе, устала до смерти и все же никак не могла заснуть. Городские колокола пробили десять, одиннадцать, полночь. Похоже, тогда я и уснула, ведь больше их не слышала. Едва я сомкнула глаза, как мне приснилось: я должна подойти к окну. Я встала и, подняв раму, выглянула наружу. Двадцать пятая улица была пуста, сколько хватало глаз. Мне стало страшно: она казалась такой… черной и тревожной. Затем до меня долетел скрип колес, и мне казалось, словно именно его приближения я и ждала. Очень медленно, но звук нарастал, и наконец я смогла различить движущийся по улице экипаж. Он становился все ближе и ближе, а когда проехал под моим окном, я увидела, что это катафалк. Я задрожала от страха, а кучер обернулся и посмотрел прямо на меня. Проснувшись, я обнаружила, что стою у открытого окна и вся продрогла. Потом я видела этот кошмар еще раз, в марте, и снова проснулась у распахнутого окна. Прошлой ночью сон повторился. Ты помнишь, какой шел дождь? Когда я очнулась, окно было открыто, а моя сорочка промокла насквозь.

– Но где же я в этом сне? – спросил я.

– Ты… ты был в гробу, но не мертв.

– В гробу?

– Да.

– С чего ты взяла? Ты видела меня?

– Нет. Просто знала, что ты внутри.

– Признавайся, ты ужинала уэльскими гренками или салатом из омаров? – начал я, но меня оборвал испуганный вскрик Тэсси. – Эй! В чем дело? – спросил я, глядя, как она вжимается в стену у окна.

– Тот… человек на церковном дворе… был кучером катафалка.

– Чепуха, – сказал я, но в глазах Тэсси читался ужас.

Я подошел к окну и посмотрел вниз. Сторож исчез. – Хватит, Тэсси, – уговаривал я, – не глупи. Ты слишком долго мне позировала, утомилась и огорчилась.

– Думаешь, я могла забыть это лицо? – прошептала она. – Трижды я видела, как катафалк проезжал под моим окном, и всякий раз кучер поворачивался и смотрел на меня. О, его лицо было таким белым… и мягким?.. Мертвым, словно у выходца из могилы.

Я заставил ее сесть и выпить бокал марсалы. Затем опустился рядом и попытался дать ей совет.

– Послушай, Тэсси, – начал я. – Поезжай в деревню на пару недель, и сны о катафалках закончатся. Ты целыми днями позируешь, и к ночи твои нервы совершенно расстроены. Ты устаешь, но вместо того, чтобы отправляться в кровать, бежишь после работы на пикник в парк Сульцера, или в Эльдорадо, или на Кони-Айленд и, когда приходишь ко мне на следующий день, едва держишься на ногах. Не было никакого катафалка. Это кошмар, вызванный мягкопанцирными крабами.

Она слабо улыбнулась:

– А человек на церковном дворе?

– Обычный парень, жертва болезни.

– Клянусь своим именем, Тэсси Риардон, мистер Скотт, у него лицо кучера катафалка!

– Это лишнее, – заметил я. – Я тебе верю.

– Веришь, что я видела катафалк?

– Ох, – примирительно сказал я, – если ты действительно его видела, возможно, что сторож сидел на козлах. Это ничего не значит.

Тэсси встала, развернула надушенный платочек и, вынув жвачку из завязанного с краю узелка, положила ее в рот. Надела перчатки, подала мне руку и с ласковым «Спокойной ночи, мистер Скотт!» удалилась.

II

На следующее утро Томас, посыльный, принес мне «Геральд» и свежие новости. Церковь по соседству продали. Я поблагодарил за это небеса – не потому, что, будучи католиком, испытывал антипатию к местной пастве, но в основном – из-за громогласного проповедника. Каждое сказанное им слово отражалось от стен бокового нефа и наполняло мою квартиру. Все во мне восставало против гнусавости, с которой он произносил свои «р». Кроме того, в церкви обретался дьявол в человеческом образе, органист, под чьими пальцами величественные старые гимны превращались в плясовые. Я жаждал крови чудовища, способного сыграть славословие, добавив к нему пару аккордов, которыми балуются в любительском ансамбле. Думаю, священник был хорошим человеком, но, когда он ревел: «И р-р-р-рек Господь Моисею: Господь муж бр-р-р-рани, Иегова имя Ему. И возгор-р-рится гнев Мой, и пор-р-ражу вас мечом!», я гадал, сколько сотен лет пребывания в чистилище полагается за это святотатство.

– Кто ее купил? – спросил я Томаса.

– Не знаю кто, сэр. Говорят, джентльмен, хозяин домов на Амильтон, присматривался. Верно, хотел еще пару мастерских устроить.

Я подошел к окну. Юноша с нездоровым лицом стоял у церковных врат, и от одного взгляда в его сторону меня охватывало жуткое отвращение.

– Кстати, Томас, – спросил я, – что это за тип там внизу?

Томас фыркнул:

– Тот червяк? Это сторож, сэр. Сидит на ступенях церкви ночь напролет и