переводчик поддает ему локтем в бок – и лейтенант Слиман слетает на землю. Пауза. Засим скрипучий голос замминистра обороны: «Правильно, советский товарищ». Советский товарищ словил кайф.

Отношения между нами и курсантами складывались нормально. Но иногда возникали и сложности, даже конфликты. Как правило, мы реагировали мягко, порой закрывая глаза на наглое поведение обучаемого контингента, ограничивались устными замечаниями, короче, огрызались, но не более того.

О наших свойских отношениях говорит и такая смешная история. Заходим в класс, а ребята на нас ноль внимания. Что-то взволнованно обсуждают. Подхожу и узнаю, что произошло важное событие – в местный публичный дом прибыло пополнение, и кто-то уже с ним познакомился. Сразу вспомнилось офицерское собрание в Марах.

Здешнее командование сдерживало сексуальные порывы подопечных. В училище по полдинара продавали сигареты «Моджахед», которые якобы служили для сдерживания половой активности. Возможно. Но большей гадости я никогда в жизни не пробовал. Да и само название – оскорбление священной войны ислама.

Переводчик, разумеется, проявил к внезапно полученной информации полную индифферентность. Зато вспомнил, как и сам попал в такое заведение в Каире. Попал, понятное дело, по ошибке, а может, как теперь принято говорить, это было и провокацией.

Прогуливаемся по Каиру с лейтенантом Шенди, улыбчивым таким парнем, я у него даже дома в гостях побывал. Нежданно-негаданно, он вспоминает, что ему срочно нужно с кем-то на десять минут увидеться, а я могу подождать вот здесь, и он открывает высокую с темным стеклом дверь. Заходим. Он усаживает меня за мраморный столик возле окна и исчезает. Сижу жду. По розово-серой лестнице сверху спускается красивая женщина и на круглом серебряном подносе приносит чашечку кофе. Женщина уходит, и я не без удовольствия гляжу ей вслед. Неторопливо пью кофе. Спускается другая красавица, просто проходит мимо и вновь исчезает.

О чем я тогда мог подумать? Да о том, сколько здесь стоит чашечка кофе. И только когда мимо профланировала третья секс-бомба, я начал немного соображать, куда попал. Вслушался в доносившуюся сверху ласковую музыку и, не дожидаясь продолжения, вышел на улицу, оставив на столе целый фунт. На улице уже ждал Шенди. Вот так некоторые арабисты блюли в загранкомандировках советскую мораль.

На нашем зенитном факультете служил немолодой, лет пятидесяти сержант, который был одновременно завхозом, следил за порядком, прикрикивал на «молодых», выполняя функции советского старшины. Звали ветерана Тайеб. Тайеб и ко мне относился как к «молодому», не скрывая симпатии, но и снисходительно.

Как-то раз после занятия, на котором слушатели вели себя слишком вольно, он сказал:

– Нас надо бить (под «нас» он имел в виду алжирцев). А вы не бьете. Французы били, и был порядок.

Я промолчал. С одной стороны, ударить кого-то и в мыслях не было, с другой – все чаще возникало желание врезать нарушителю дисциплины. Тем более что такого рода «телесные наказания» были в ходу у алжирских офицеров.

Размышление Тайеба о поддержании порядка бесследно не прошли. И как-то раз на последнем, шестом уроке, когда все устали, я стал заикаться, а курсант Омар Сукхейль меня возьми и передразни, лейтенант Советской армии вальяжно подошел к нему и ударил его по физиономии. Рядовой Сукхейль в прямом смысле свалился со стула. На его лице выступила капля крови. Подполковник Реутов замер, но, что удивительно, в классе никто не удивился и не возмутился. Группа была на моей стороне. И совсем забавное: когда я покидал Батну, Омар Сукхейль, пришел на вокзал, чтобы помочь мне донести чемоданы. Он вообще был неплохим и добрым парнем.

Жестче пришлось воспитывать «сослуживцев» в группе, осваивавшей радиолокационные станции. В кабинке РЛС много народу не поместится. Порой мы оставляли в ней курсантов одних, без надзора преподавателя и переводчика.

Как-то запустили парочку: один высокий и сообразительный, другой – невысокий и несообразительный. Подполковник Кущ куда-то делся – занятия же практические, переводчик и так сообразит, что делать. Стою снаружи и жду результатов тренировки.

Внезапно из кабинки выпадает тот, кто поменьше ростом с окровавленным лицом, бросается ко мне и, размахивая руками, быстро и непонятно лопочет, на что-то жалуется. Я в кабинку, а там тот, который умнее и выше ростом не то оправдывается, не то злобно матерится.

Выволакиваю его наружу, а у маленького уже пол-лица в кровище. Провожу дознание. Выясняется (перевожу дословно): «Я этому чудаку говорю, говорю, как настроить круговую развертку, а он руки на колени положил, я ему – жми этот тумблер, жми на этот… Давай… а он – чудак. Мишень уже прошла, а этот…»

(Только в скобках: мишенями были гражданские пассажирские рейсы, в тот день Касабланка – Тунис, по которым ученики ПВО и тренировались отслеживать самолеты вероятного противника. Упаси вас бог подумать, что на них наводили пушки. Только локаторы.)

В общем, «умный» не выдержал и провел своего напарника физиономией по панели с множеством металлических тумблеров. И вот стоят они перед переводчиком – один в крови, другой в злобной ярости. А переводчику надо реагировать – иначе окажешься нулем в алжирских да и в своих собственных глазах. Наверно, я поступил неправильно. Наверно, насмотрелся фильмов про то, как обращались с солдатами царские офицеры и белогвардейцы. Но я взял за шиворот высокого, отвел его за РЛС и там влепил ему пару увесистых пощечин.

Тот молча развернулся и ушел. Как выяснилось позже, он, униженный и оскорбленный, отправился жаловаться на меня начальству. Спустя два дня мне сообщили, что жалобщик «получил калабуш» – его отправили на гаупвахту за нарушение дисциплины. Постарались курсанты, которые отнеслись к моему поступку с пониманием.

В 1976 году в батнинскую школу прислали, скорее, пригнали на учебу контингент бойцов из Народного фронта за освобождение Сегиет-эль-Хамра и Рио-де-Оро (ПОЛИСАРИО), проще говоря, принадлежавшей Марокко Западной Сахары. Забыл сказать, у нас учились гости из разных африканских государств. Мне запомнились бойцы из Берега Слоновой Кости[23] – уж больно лихо они маршировали строем.

Для непосвященного – краткое пояснение. Западная Сахара на картах того времени была обозначена как территория, принадлежащая соседнему с ней Марокко. В середине 1970-х там сформировалось движение за независимость. Это движение, тот самый Народный фронт освобождения, был поддержан Алжиром, не хотевшим усиления марокканской монархии, тогда там правил король Хасан II. Конфликт привел к алжиро-марокканской войне.

В группе западносахарских партизан было человек тридцать. Все низкорослые, половина – босые, многие с кинжалом за поясом, у одного – он смотрелся начальником – на левом ухе болтался небольшой железный кувшинчик. Они не вошли, а ввалились в аудиторию и в экзотических позах расселись на стульях. Первое, что мы услышали от партизан, что «сотка», то есть зенитка на больших четырех колеса, им в их борьбе не нужна. И то правда – возле нее они смотрелись как кочевники на космодроме.

Учитель-подполковник сразу исчез, пробормотав, ты уж сам с ними разбирайся. Я подполковника понял, оценил его доверие. Оставшись один на один с сахарцами, я произнес пространную, с употреблением идиоматических выражений речь, в которой, во-первых, объяснил, что и партизанам необходимо владение хоть какой-то техникой, во-вторых, пояснил, что даже партизанщина требует дисциплины, а в-третьих, обрадовал тем, что завтра у них будет практическое занятие – учиться ходить по азимуту. После чего степенным шагом покинул аудиторию.

Следующее утро я и бравые сахарские воины встретили в артиллерийском парке, плавно переходившем в бесконечное, уходившее за горизонт пустынное пространство. Похоже, за ночь им объяснили, что здесь, в Батне, никакой партизанщины быть не может, надо подчиняться приказам, в том числе вон того рыжего, то есть меня.

Кто-то недобро спланировал расписание так, что ходить по азимуту надо было начиная с полудня. С учетом того, что дело происходило летом на краю пустыни, счастливой прогулкой это занятие выглядеть не могло. В каждом человеке живет садист, и я не исключение. Усевшись под скудной тенью на лавочку, я объяснил народу, что такое азимут,