Англии и Франции. Была знаменитая оборона Порт-Саида, а потом, несколько дней спустя, вмешались США и СССР, и на этом кризис завершился. В Москве говорили, что главную роль сыграл Советский Союз – якобы Хрущев даже припугнул агрессоров ядерным оружием. Американцы писали, что это они, не желая расширения конфликта, решительно одернули своих союзников. Так или иначе, египтяне сражались мужественно, и вот теперь несчастный ветеран просил бросить ему несколько кыршей (пиастров) в серую шапочку, в которой постоянно лежало три-четыре монетки.

На параллельной с «Нормандией» уличке как-то заглянул в один магазинчик (не помню, что хотел купить), а попал в «Шербурские зонтики». Был такой фильм-сказка, где главную роль играла Катрин Денёв и звучала долго не забывавшаяся музыка Мишеля Леграна. Для моего поколения она была что-то вроде гимна любви. Вхожу, а там как в кино: с огромными глазами хозяйка-мама, лет под сорок (для меня старовата), и дочка с такими же глазами, моя ровесница.

Купил я в «Шербурских зонтиках» коричневую рубашку. А утром – на базу в Бильбейс. Как поется в песне, «нынче здесь, завтра там».

На следующий день – очередная неприятность. Кто-то из наших оставил на парапете приемник «Атмосферу», по нему передают «Доброе утро», слушаю мамин голос. Тут самолет разворачивается соплом на меня, ревут двигатели – и «Атмосфера» грохается на бетонный пол. Приемник жалко, он у нас такой был один на всю группу.

Для тех, кто не знает, – самолеты вообще сильно шумят, особенно когда взлетают. Попав на базу, я решил вести что-то вроде дневника. И вот, когда писал про самолеты, ради сбережения военной тайны называл их «морковками». Так, между прочим, и записано в дневнике: «От жуткого форсажа морковки свалился наш приемник». Глупость, но, подумать, сколько сейчас пишут о разглашениях разного рода гостайн.

И еще проза жизни. Про каирских тараканов уже говорилось. Теперь пару слов про бильбейских. Их было много, и они все время суетились. Это надоело даже терпеливым советским мусташарам. Андрей Васильевич принял решение донести до командующего авиабазы, что тараканьи провокации препятствуют нашей общей борьбе против сионизма и империализма.

Участие во встрече с командующим базой пополнило мой словарный запас – с тех пор я навсегда запомнил, что по-арабски таракан – «сурсар». Ночью разбудите – отвечу.

Прибыли. Выпили по чашечке кофе. Ена-то с полковником кайфовали, а я размышлял: лишь бы кто-нибудь не вякнул то, что не смогу перевести. Полковник пригласил главного врача базы, изложил суть вопроса. Врач – майор Нагиб, невысокого роста человек со старушечьим ртом, пообещал, что все будет сделано, тут же велел принести из госпиталя соответствующие порошковые снадобья.

В коридоре майор Нагиб подошел ко мне, мягко улыбнулся и предупредил, что данные им средства уничтожают почти всех тараканов, но если кто-то из них выживет, станет большим, «как осел» («зей аль-хумар» – по-арабски). А еще посоветовал купить за двенадцать пиастров «Диксэн» – вонючую прыскалку, на баллончике которой нарисованы три слона («Диксэн» рекламировали в кино между фильмами).

Без тараканов жить стало лучше и веселей. Первое время.

На третий день, зайдя в душ, я увидел в ванной существо. Не жука, не мышь, не игуану, а нечто танкообразное. Что это тот самый «зей аль-хумар», я и представить не мог. Набравшись мужества, ударил, брызнула кровь и мозговое вещество…

Если сказал про тараканье «а», имею право вспомнить и про крысиное «б». Утром встаю, не надевши очков, выхожу на длинный балкон, гляжу вниз, а там – много-много котят.

– Киски, – обрадовался я.

– Какие киски, – поправил Леонтий, выскочивший на мой крик на балкон. – Это – крысы. Нацепив очки, я понял, что коллега прав…

Всему хорошему, как и плохому, наступает конец. Завершалось мое пребывание в Египте. Хотелось и уезжать, и не уезжать (точь-в-точь как в Марах).

Какую пользу наша группа принесла египетским вооруженным силам, сказать не берусь. По сей день одни полагают, что научить их невозможно, другие уверяют, что, наоборот – египетская армия ныне на порядок лучше той, в которой мне довелось работать (служить).

Бельбейс дал мне то, что можно назвать «переводческой наглостью». Велено переводить – переводи, хоть как, но переводи. Вовек не забуду, как галдели египетские летчики, когда я замолкал после длинной фразы, начинавшейся со слов «маневрирование на низких высотах». «Таржим, таржим, инта мутаржим»[16], – гомонили они. И я, да простит меня Аллах, переводил.

Апофеоз, точнее, наглость моей переводческой деятельности пришлась на состоявшийся в 1974 году съезд ВЛКСМ. Я работал с делегацией Палестины. О деталях умолчу. Но про одну мелочь расскажу. Съездовский банкет завершался в гостинице «Советская» (досоветский ресторан «Яр», упомянутый почти всеми великими русскими писателями и поэтами). Я оказался рядом с делегатами Смоленского обкома ВЛКСМ и переводил им речи братских зарубежных гостей. Перевел с арабского (положено), с английского (кто ж его не знает), с французского, потом секретарь Смоленского обкома вдруг спросил: «Ты и датский язык знаешь?» В микрофон вещал датский комсомолец. Мы понимающе переглянулись. «Наш человек», – одобрил меня смолянин. Как сказал однажды куда более искушенный переводяга, главное – не останавливаться.

Отъезд из Каира назначили на 5 декабря. С помощью знакомого из торгпредства Жени Журавлева я позвонил в Москву и сообщил номер рейса. Но тут пришел приказ, что меня оставляют еще на неопределенное время.

Пришлось ехать в офис, именно в офис, потому это помещение ни в какое сравнение с былым огромным риасом не шло. Новый «штаб» выглядел обычной квартирой. Маленький холл (приемная), скромный кабинет начальника, отдельной комнаты у шефа переводчиков уже не было. Направо – длинный коридор, там – начфин. В прежние времена здесь еще располагалась кухня, от которой осталась раковина. В общем, контора.

Перезвонить домой не получилось (мобильники еще не придумали). Дома стол уже был накрыт, а я все ворочался на кровати в Мадинат-Насре. Вернулся только 12 декабря. На столе стояла бутылка водки, нарезанный хлеб, колбаса и сыр. Чтобы не сглазить.

Сейчас трагизм, именно трагизм тогдашней ситуации понять невозможно. «Мало ли что там с тобой случилось», – сказал папа после третьей.

Шубу, как у Саши, из Каира я так и не привез. Привез только ярко-оранжевую замшевую куртку и отцу японские часы Orient. Еще притащил в чемодане размером в полметра стручок с бильбейской акации, которым я до сих пор почесываю спину, даже сейчас, когда пишу этот текст. И память о странной жизни.

«ЧВК Вагнера»[17] мы не были. Безумных денег не получали. За мизерные бабки честно работали на Советский Союз.

Два года спустя я случайно узнал, что всю нашу группу наградили медалями «За боевые заслуги». Мое представление не утвердили – видать, плохо переводил.

Первые слова, которые я произнес в 1989 году на конференции в Тель-Авивском университете, были: «Никогда не думал, что попаду по эту сторону Суэцкого канала».

Глава четвертая

Батнинский гарнизон

В названии главы все по-честному. Гарнизон – место для военнослужащих, где им положено проводить время, проживать в замкнутом пространстве, подчиняясь уставам, но главное – пожеланиям начальства. Гарнизонную жизнь правдиво, с учетом советских запретов, описал друг моих родителей известный в свое время писатель Николай Андреевич Горбачев в романе «Ударная сила» и в повести «Ракеты и подснежники».

Я прочувствовал такую жизнь в иных, зарубежных условиях и только позже, уже вернувшись из Алжира, сообразил, что прожил пару лет в обыкновенном советском гарнизоне.

В те времена избежать военной службы арабистам было невозможно, если, конечно, тебя не брали в МИД или еще куда-то, например, в КГБ. Выбор был прост – либо отслужить сразу, либо сидеть и ждать, когда мобилизуют. Я выбрал первый вариант.

Замечу, что полноценная двухлетняя служба не освобождала от угрозы быть отправленным (и не один раз) на шестимесячные военные сборы, которые