уже было открыл рот, но словно кто-то на ухо шепнул: «Не смей!» А затем пришло и знание: нельзя звать и тревожить мертвых. Особенно, если стоишь на перекрестках, порогах, заповедных тропах Долины Грез…

Поезд резко качнуло. Не удержав равновесия, Женька больно ударился плечом о дверь с исковерканной надписью, от которой осталось лишь пожелание «не слоняться» — ох, как же хотелось его выполнить и выйти, наконец, из проклятущего метро — и застыл, бесшумно заорав, когда из темноты, отделенной от вагона лишь прозрачным стеклом, в него вперились сотни блестящих глаз.

Вот тогда-то до него и дошло, что спит. Женька понял это очень отчетливо, но не проснулся. Даже когда со всей силы саданул кулаком по стене вагона, ощутил привычную боль, но не выпал из навязчивого сновидения. За плечом фыркнули, но оборачиваться он не стал, тронул за поручень и внезапно ощутил пустоту. Он умудрился разбить руку в кровь, и теперь та уничтожала ткань сна. В полу, куда упали алые камни, образовались дыры, в них начал просачиваться сиреневый туман.

— Да что б вас всех! — выкрикнул Женька и все вокруг померкло.

В следующий миг он оказался посреди кольцевой станции Парк Культуры. Вполне привычной, серенькой и обыкновенной, если не обращать внимания на отсутствие людей и поездов. Напротив него стояла девица из кафе — Женька не говорил с ней сам, но видел, да и Денис описал ее очень тщательно, потому ошибиться вряд ли удалось — в старомодном, но на удивление идущем ей белом платье, в очках и шляпке с лентами, развеваемыми неосязаемым ветром.

— Продиктуй мне свой номер. Пожалуйста, — попросила она, и в Женькиной памяти сами собой всплыли цифры. — Долг платежом красен, я ведь тебе помогла недавно, — заметила она и добавила: — Да и вообще нам лучше держать друг друга в поле зрения.

— С чего бы вдруг? — спросил Женька, и она уже хотела ответить, когда прямо из стены вышел большой черный кот, вздыбил шерсть, выгнул спину колесом и гаркнул громогласное «МЯВ», тотчас разнесшееся по всей станции.

— Я не причиню вреда! — сказала девица, обращаясь то ли к Женьке, то ли к коту.

Тот положил уши и пошел боком, намереваясь напасть.

— Хорошо иметь друзей, — проронила она, теперь уже точно обращаясь к Женьке. — Вон, как защищают. Лина, — то ли представилась, то ли напомнила она и протянула руку, которую Женька не собирался пожимать.

— Почему я здесь, Лина? — прямо спросил он.

Она улыбнулась и повела плечом.

— Ты вступил в большую игру, стал ее частью, сам взвалил на себя множество обязательств и связал других. Признаться, даже мне не распутать этого клубка. Дай высшие силы, чтобы плата за вмешательство обернулась лишь твоим блужданием по тропам грез, — сказала она серьезно и обернулась к коту: — Твоей хозяйке ни к чему волноваться! Ни ему, ни ей ничего не сделаю! Даю слово!

Кот фыркнул и начал меняться. Привычный к изменениям метаморфов Женька не удивился, когда у стены возник невысокий человек. Его внешний вид привлекал внимание гораздо сильнее метаморфозы: пиджак с удлиненными полами, достигающими колен, узкие бриджи, чулки и ботинки с серебряными пряжками, шляпа-котелок. Дополняла образ изящная черная трость с иглой на конце. Сразу почему-то припомнился старый, смотренный еще в глубоком детстве фильм про укол зонтиком.

— Кузя?.. — Женька с изумлением припомнил имя кота-фамильяра, а по совместительству и домового Василисы: рыжей знакомой Злата и Дениса, ведьмы.

Тот явно хотел что-то сказать, даже открыл рот, но откуда-то издали донесся соколиный крик, и все вокруг снова исчезло, будто некто переключил телевизионный канал. Женька оказался в пещере. Откуда-то сверху падал мерный серебристый свет, потому темно не было. Но никаких отверстий в камне или светильников не оказалось тоже. Пахло сыростью и пылью, но не особенно сильно. К запахам пустоты и запущенности примешивался горьковатый бодрящий аромат. Женька переступил с ноги на ногу и вздрогнул, едва не наступив на идеально-прямую, словно по линейке или с помощью магии прочерченную линию.

— Чур меня, — процедил он сквозь зубы.

Он по-прежнему знал непозволительно, позорно мало, но здесь не требовалось пяти пядей во лбу и красного диплома, чтобы догадаться: с чужими ритуалами связываться не стоит ни в коем случае и в первую очередь ради собственного же блага.

Лучший способ рассмешить мироздание — однозначно и непоколебимо решиться или, наоборот, отказаться от чего-либо. Так и не переставшая кровоточить рука отозвалась жгучей болью, капли упали на пол, и нарисованный на нем знак вспыхнул ярким светом. Женька, зажмурившись, отпрянул. Однако на его счастье ничего непоправимого не произошло. Ослепив и пустив перед его глазами несколько «зайчиков», рисунок снова потух, а Женька с облегчением перевел дух. Кажется, его человеческая природа только что спасла от неприятностей.

По шее прошел сквозняк. Женька поежился, обернулся и выплюнул самое заковыристое ругательство из тех, какие знал. Сердце в груди съежилось, принеся невыносимую боль, а затем заколотилось так, словно вознамерилось проломить грудную клетку. Несколько секунд понадобилось для осознания: он никуда не влез и не очутился между обретших плотность монстров из мира снов, просто стоит напротив отполированной до зеркального блеска плиты черного камня, за каким-то лядом вставленного в раму рунами.

Ветер от камня веял потусторонний — именно такой выпускала в реальный мир магия некромантов. Вот только жуть он больше не нагонял, скорее успокаивал.

— Действительно. Чего это я всполошился? — ответил Женька незримому собеседнику. — Живу в долг, люблю сестру Смерти, а веду себя… — договаривать он не стал, его и так поняли. По пещере пронесся хрустальный перезвон — словно смех. Ощущения он рождал странные, чтобы не сказать больше, но приятные, наполняющие покоем и уверенностью. Сердце успокоилось, дышать стало легче, и даже рана принялась затягиваться. Некоторое время Женька вглядывался в орнамент, идущий по раме, затем мотнул головой, сбрасывая сонную одурь — а он-то полагал, будто заснуть во сне вряд ли выйдет — и заставил себя отступить: хорошенького понемногу, как говорится. Он явился сюда, заявил о себе, судя по всему, — раз не прикончили на месте — все сделал правильно. Но вряд ли он стал своим для той стороны.

«Для нас все — свои», — донесся до него то ли отголосок собственных мыслей, то ли действительно голос, но потусторонний, не живого человека. Женька попятился.

Оставаться в зале дольше не хотелось. Только куда идти? Отсюда выводили