Дюмон не стал спрашивать, что ей понравилось, а что нет, просто кивком подозвал официантку. Та подошла к ним с дежурной улыбкой. Не спрашивая у спутницы, чего бы она хотела, заказал несколько блюд и только тогда повернулся к Лорен.

— Мне хотелось угостить вас наиболее вкусными национальными блюдами, но, к сожалению, здесь не слишком большой выбор. Вы же англичанка?

— Ну да. — Что в прошлой жизни она была француженкой, рассказывать было явно преждевременным.

Ужин принесли быстро, и Поль, в отличие от нее, ел много и с удовольствием. У нее же от волнения кусок не лез в горло. Но вот они перешли к десерту. Доев его, Поль требовательно взглянул на Лорен.

— Что же такое сверхважное вы хотели мне сообщить? Но предупреждаю, если вы вздумаете лить грязь на мою невесту, я вам этого так не спущу!

Лорен поежилась от его угрожающего тона.

— И не думаю. Я ее вовсе не знаю. Я пытаюсь напомнить вам о нас.

Он сердито повысил голос:

— О нас? Но никаких «нас» никогда не существует и не существовало!

Лорен тихо, но упрямо возразила:

— Вы ошибаетесь. Мы уже жили с вами здесь, во Франции. А точнее, в Нормандии, в конце восемнадцатого века. У нас было поместье невдалеке от Байе. Вас звали тогда Поль де Мариньи, и вы были моим мужем. — Дюмон негодующе вскинулся, но она умоляюще выбросила вперед руки. — Выслушайте меня сначала, возмущаться вы сможете и потом. — Он с недовольством затих, и Лорен смогла продолжать: — Тогда меня звали Николь Лавалье, я была незаконнорожденной дочерью маркиза д’Артуа.

Он иронично вздернул левую бровь, вновь напомнив Лорен де Мариньи, но промолчал.

Лорен печально продолжала:

— Я, как и вы сейчас, ничего не помнила до недавнего времени. До одного решительного момента, когда мне нужно было ответить «да» или «нет». И тогда я увидела сон. Слишком яркий, слишком зримый, чтобы быть просто сном. Это было воспоминание. О вас и обо мне. Мы погибли из-за предательства влюбленной в вас служанки. Погубить-то она хотела меня, но вы не захотели меня покинуть и погибли вместе со мной. Нас казнили на гильотине.

Поль глухо рассмеялся, прикрыв глаза рукой.

— И не надейтесь, что проймете меня этой фальшивой сказочкой! Сколько вам надо, чтобы вы оставили меня в покое? Сто тысяч? Двести?

Лорен в тоске прошептала, вкладывая в слова всю страсть своей любви:

— Мне не нужны деньги! Как ты это не понимаешь! — От волнения она вновь перешла на «ты» и не заметила этого. — Перед смертью мы поклялись встретиться вновь и снова любить друг друга! И мы… — тут она неловко запнулась, не зная, стоит ли рассказывать ему о своих жутких предчувствиях.

Он нагнулся к ней и зловеще попросил разъяснить, почему она запинается. Не потому ли, что выдумывает на ходу?

Это было непереносимо, но Лорен сдержалась и хмуро опровергла:

— Просто боюсь, что не смогу жить дальше, если вы ничего не вспомните.

Дюмон бурно расхохотался.

— Только не надо дурацкого шантажа! У меня есть невеста — любимая, заметьте! Из-за ваших бредовых фантазий, вызванных, уверен, вашей расстроенной психикой, я не собираюсь с ней расставаться! Советую вам заняться писательством! И не тревожить своими бредовыми вымыслами нормальных людей!

Каждое его жестокое слово вонзалось в Лорен, как маленькая злая иголка. От них не было спасения. Она почувствовала, как легкие сдавливает тугим обручем, не дающим вздохнуть.

Лорен с горечью понимала, что не в состоянии преодолеть оборонительный вал, воздвигнутый Полем вокруг себя. До него не доходила ни одна ее просьба, ни одно слово. Пришлось признать: все ее усилия оказались тщетными. Тоска навалилась с такой силой, что его последующие гневные слова доносились до нее, как сквозь толстый слой ваты.

— Вот что: если вы вздумаете преследовать меня своими домогательствами, я приму соответствующие меры! Через три месяца, в рождество, у меня свадьба, и поверьте, вы пожалеете, если вновь вздумаете досаждать мне своими полубезумными выходками или хоть как-то мне помешать! И учтите, если вы еще раз попадетесь мне на глаза, я подам жалобу в полицию! — Он резко встал и отправился к выходу.

Отчаявшись, Лорен бросилась за ним и уцепилась за его рукав, безобразно на нем повиснув.

— Я не верю, что ты не можешь вспомнить! Ты просто не хочешь! Но моя совесть чиста, я сделала всё, что могла! А вот ты, — ты нарушил собственную же клятву, данную, по сути, на смертном одре!

Отшатнувшись, он брезгливо стряхнул ее ладонь со своей руки и пошел дальше, уже не слыша ее несчастный шепот:

— Только мне от этого не легче…

Застыв на месте, Лорен безумными глазами провожала каждый его шаг, пока Дюмон не скрылся за дверями, унося с собой весь смысл ее жизни. Тогда она побрела в свой номер, чувствуя себя неживой. Там она упала на кровать и уснула, даже не раздеваясь, слишком велики были затраченные ею силы.

Но ночью пришло неожиданное утешение — ей приснился Поль. Не презирающий и не чужой, а свой, родной и любимый. Снилось одно из первых свиданий, когда он встретил ее в их старом парке и в первый раз поцеловал. Нежно, но страстно. Это было волшебно, и Лорен, рано утром проснувшись с этим чудным чувством, сказала себе: если у нее остаются такие драгоценные воспоминания, то жизнь никогда не будет пустой и безнадежной, как это казалось ей раньше. Пусть она будет жить только прошлым, но зато каким потрясающим прошлым!

Сдав ключи от номера, наутро выехала из гостиницы, понимая, что никогда уже больше не приедет в Париж, чтобы повидать Поля Дюмона.

Обратный путь был коротким, до туннеля под Ла-Маншем по скоростному шоссе она доехала за какие-то несколько часов. По самому тоннелю ехать пришлось медленнее, и до Лондона она добралась только к вечеру. Город встретил ее моросящим осенним дождем. Включив стеклоочистители, она ехала по тусклым улицам, надолго застревая в вечерних пробках. Войдя в свою квартирку, показавшейся ей скучной и холодной, включила отопление, машинально разложила по местам привезенные с собой вещи и сообщила миссис Браун о своем возвращении.

До работы оставалось еще два дня, и, чтобы не томиться в одиночестве, на следующий день она поехала домой, к родителям. В их небольшом коттедже, среди любящих ее людей она почувствовала себя лучше, но ненамного. Весь уик-энд провела, рассказывая родным о Франции. Мать заметила, что дочь непривычно взвинчена и бледна, но расспрашивать ни о чем не стала, не желая без спроса лезть в ее душу.

Вернувшись в Лондон в понедельник, Лорен вышла на работу и тихо радовалась обилию заданий от довольного ее возвращением начальника. Непрерывная занятость помогала отвлечься от мрачных мыслей. Всю неделю Лорен заканчивала работать очень поздно и приезжала домой только для того, чтобы принять душ и упасть в холодную одинокую постель. Первое время ей ничего не снилось, и это ее даже радовало, хватит с нее непосильных страстей.