Я покачала головой.

«Вы переезжаете на Фиджи?»

– Пока еще не решили, – ответил папа. – Поговорим об этом в семейном кругу после возвращения.

Я спешно стерла надпись и вывела новую:

«Меня расстраивает, что вы ничего мне не сказали».

– Прости, Медвежонок, – извинилась мама. – Мы не хотели тебя огорчать прежде времени.

«Значит, для огорчения все-таки есть причина?»

У меня уже рука устала стирать и писать. Поменьше бы упрямства, стало бы легче.

– Сегодня Рождество, – сказал папа. – Отставить расстройство! Мы будем принимать решение всей семьей…

– В морозилке есть куриный бульон! – перебила его мама. – Разогрей его для брата в микроволновке.

«Поделом Лэнгстону, пусть болеет», – написала я, стерла надпись и заменила ее другой: «Ладно, разогрею».

– Если температура еще поднимется, вызови врача, – продолжила мама. – Справишься?

– Разумеется, справлюсь, – рыкнула я, не выдержав. Боже, сколько, по их мнению, мне лет? Десять?

И доска, и моя решимость обе разозлились на предательский голос.

– Прости, что это Рождество не задалось, родная, – произнес папа. – Обещаю, празднование Нового года все окупит. Позаботься сегодня о брате, а потом сходи на вкусный рождественский ужин к бабушке Иде. Это поднимет тебе настроение.

Я молча кивнула.

– Милая, чем ты себя занимаешь? – спросила мама.

У меня не было ни малейшего желания рассказывать ей о записной книжке. Не потому, что я расстроена из-за Фиджи. А потому, что молескин и Бука пока были самой лучшей частью этого Рождества, и мне хотелось сохранить их только для себя.

Из комнаты брата послышался стон:

– Ли-ли-и-и-и…

Чтобы не говорить, но при этом сэкономить время, я не стала писать сообщение на доске, а напечатала его на компьютере:

«Ваш больной сын зовет меня со своей постели. Мне нужно бежать. Счастливого вам Рождества! Люблю вас. Пожалуйста, не переезжайте на Фиджи».

– Мы тоже любим тебя! – закричали родители с другого конца мира.

Я выключила видеочат и пошла в комнату брата. Но сначала заглянула в ванную взять в аптечке одноразовые перчатки и маску. Не хватало еще заразиться от него и заболеть, когда ко мне вот-вот должна вернуться записная книжка.

Я вошла к Лэнгстону и села рядом с его постелью. Бенни, к счастью, решил болеть у себя дома. Ухаживая в Рождество за двумя пациентами, я могла с легкостью слететь с катушек. Брат не притронулся ни к апельсиновому соку, ни к крекерам, которые я принесла ему утром, когда он в последний раз призывал меня к себе своим «Ли-ли-и-и-и…». В нормальное Рождество мы бы в это самое время разворачивали подарки.

– Почитай мне, – попросил Лэнгстон. – Пожалуйста!

Разговаривать я с братом не собиралась, но в чтении отказать не могла. Я продолжила читать «Рождественскую песнь в прозе» с того места, на котором мы остановились вчера вечером.

– «Болезнь и скорбь легко передаются от человека к человеку, но все же нет на земле ничего более заразительного, нежели смех и веселое расположение духа, и я усматриваю в этом целесообразное, благородное и справедливое устройство вещей в природе»[16].

– Красивая цитата, – заметил Лэнгстон. – Подчеркнешь и загнешь для меня уголок страницы?

Я выполнила его просьбу. Никак не могу решить, как же все-таки отношусь к этому странному хобби брата подчеркивать цитаты. Порой меня раздражает то, что какую бы книгу я в нашем доме ни открыла, везде найду пометки Лэнгстона. Мне бы самой хотелось поразмышлять над написанным, не отвлекаясь на комментарии брата, вроде: «чудесно» или «слишком напыщенно». А иногда я с интересом ищу пометки Лэнгстона, читаю отрывки, к которым они относятся, и пытаюсь понять, чем они заинтриговали или вдохновили его. Прикольный способ забраться к нему в мозги.

На мобильный Лэнгстона пришло сообщение.

– Бенни! – схватил он телефон и забегал большими пальцами по кнопкам.

Ясное дело, мне и мистеру Диккенсу придется подождать.

Я вышла из комнаты.

Брат даже не спросил, не обменяться ли нам подарками. Да, мы обещали родителям открыть все подарки на Новый год, но я бы не отказалась смухлевать.

Я вернулась в свою комнату и увидела на мобильном пять голосовых сообщений: два – от дедушки, одно – от кузена Марка, одно – от дяди Сэла и одно – от бабушки Иды. Понеслась великая рождественская карусель звонков.

Сообщения я слушать не стала. Выключила телефон. Решила устроить рождественскую забастовку.

Сказав родителям в прошлом году, что не против более позднего отмечания Рождества в этом году, я, естественно, покривила душой.

Как они не догадались?

Этим утром мы должны были раскрывать подарки, лопать вкусный завтрак, смеяться и петь всей семьей.

К своему удивлению, я вдруг поняла, что есть кое-что, чего я хочу больше этого.

Свою записную книжку.

От нечего делать я завалилась на постель. Как, интересно, празднует Рождество Бука? Мне представилось, что он живет в Челси, в каком-нибудь стильном лофте со своей суперхипповой мамой и ее суперклевым новым бойфрендом, у них всех асимметричные стрижки и, возможно, они говорят по-немецки. Представилось, как они сидят у очага, попивают горячий сидр и едят мои лебкухенские печенья, пока в духовке готовится индейка. Бука, с беретом набекрень, играет на трубе – мне почему-то захотелось вообразить его музыкальным вундеркиндом в шляпе. И вот, когда он заканчивает играть мелодию своего собственного сочинения, являющуюся рождественским подарком родным, они плачут и твердят: «Danke! Danke![17]» Мелодия была столь прекрасна и совершенна, его игра столь виртуозна, что даже сидящий вместе с ними кукольный Бука хлопает в свои кукольные ладоши и от чарующей музыки оживает словно Буратино.

Поскольку с Букой возможности поговорить нет, а значит, нельзя узнать, как проходит его Рождество, я решаю одеться и прогуляться в Томпкинс-сквер. Я там всех собак знаю. После прискорбного инцидента с мышкой и кошкой родители запретили мне заводить питомцев, поскольку я к ним сильно привязываюсь. В качестве компромисса они разрешили мне подрабатывать выгулом тех соседских собак, чьи хозяева знакомы им самим или дедуле. Мне такой вариант пришелся по душе: за последние пару лет я не только перезнакомилась с множеством четвероногих, с которыми замечательно проводила время, но и обзавелась неплохими деньгами.

Погода для Рождества была невероятно теплой и солнечной. Казалось, на дворе июнь, а не декабрь – еще один признак неправильности этого Рождества. Расположившись на скамейке, я встречала всех знакомых и незнакомых собак ласковым воркованием: «Привет, щеночек!» Знакомых я к тому же тискала, чесала за ушами и угощала праздничными красно-зелеными печеньями в форме косточек, которые напекла вчера вечером. С прохожими я почти не разговаривала, но внимательно слушала. Похоже, только у меня Рождество вышло отстойным. Я видела их новые свитера и шляпы, их новые часы и кольца, слушала рассказы об их новых телевизорах и ноутбуках.