Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лансдорф слушал Христину с самым обычным человеческим сочувствием, совершенно искренним и потому для самого Лансдорфа непонятным.
Времени все же оставалось в обрез, теперь надо было по-настоящему торопиться, но он все же пожелал девочке быстрого выздоровления, чтобы набраться сил и рассчитаться с тем негодяем, и Христина сказала, что так и будет, пусть он только ей попадется; потрепал по плечу парнишку — тот весь вечер простоял у изголовья тахты, где лежала сестра, изредка поглаживая ее здоровую руку, и Лансдорф подумал, что мальчишка пойдет за сестрой в огонь и воду, пожелал счастья матери и наконец ушел, унося в душе чувство горечи, через эту семью тоже прошел раскол, здесь шла своя война, тем более беспощадная, что вели ее мать и дочь, под одной крышей...
VII
...Так вот оно и шло курортное время: солнце — до боли в глазах, яростное, неистовое; море — теплое, спокойное, иногда сердитое; пляж — каменистый, галечный, пахнущий водорослями, рыбами, смолеными сетями, солеными брызгами. И хорошие, веселые люди вокруг: два сибиряка подполковника с женами, майор-костромич из одной палаты с Алексеем Петровичем, Нина Николаевна, знакомая майора из соседнего санатория. С утра уходили на пляж и до обеда калились под жарким кавказским солнцем, прижимались к горячей гальке, плескались в теплой соленой воде; ездили всей компанией то на озеро Рица, то на мыс Пицунду. И экскурсовод Миша, высокий, черноволосый, с большим, как у грека, носом, объяснял голосом нудным и бесцветным от тысячекратных повторений, что когда-то, в глубокой древности, здесь стоял греческий город Пикиус, слово это и есть сосна по-гречески, и весь мыс по сей день покрыт сосновым бором, только бор этот реликтовый, деревья вымирают: за двести пятьдесят миллионов лет химический состав почвы изменился, молодняк не приживается. И больше такой сосны в мире нет...
Жены подполковников подбирали шишки интересного дерева — показать дома детям. Глядя на них, и Алексей Петрович сунул в карман две шишки...
О Германии говорили много: оба подполковника побывали там с армией, но они вернулись в Союз вскоре же после победы, им интересно было, как там сейчас. Алексей Петрович видел, что спрашивают не ради праздного любопытства, и потому рассказывал, входя в детали: и про объединение коммунистов с социал-демократами, и про комендатуры, и про немцев, и о вчерашних союзниках, — теперь они все отчетливее занимали враждебные нам позиции, — и просто пережитое:
— Иду раз в прошлом году, в самом конце, по улице в Берлине, по Лессингштрассе. Смотрю, группа, человек десять-пятнадцать. И спор у них там. Поровнялся, глянул — сидит на тротуаре немец, худющий, вид растерзанный, надета на нем драная-передраная форма вермахта, только свастику спорол, на глазах очки, темные, как у слепого. И табличка рядом, на асфальте: «Я вернулся из русского плена». И кружка, чтобы пфеннинги бросали. Ну, увидели меня — смолкли. Тут ко мне парень — из них, из немцев, в синей блузе, половину по-немецки, половину по-русски: «Камрад, это нихт гут, нехорошо, он обманщик!» Спрашиваю того немца, в форме: «Когда вернулись из советского плена?» Молчит. Я еще вопрос: «В каком полку служили? Кто командовал полком?» А он лицо в сторону воротит. Тут еще один немец вмешался, из тех, что рядом стоял: «Я же говорил — трепло он, а не солдат! Как это — своего полкового шефа не знает? Прав этот парень — обманщик он, в полицию его надо. Я сам весной из русского плена вернулся, не в таком же я виде, зачем он нас позорит?»
— Вон даже как! — майор-костромич от удовольствия причмокнул. — Так и сказал — позорит? И чем дело кончилось?
— Отвели в народную полицию, а уж через месяц я письмо от них получил, у них это здорово поставлено: напечатали портрет того субъекта в газетах, и оказалось, что никакой он не пленный и даже в армии не служил: слепой от рождения. Подсадок он, его наняли, чтобы людей будоражить, какими, мол, солдаты из России возвращаются...
Женщины, — Нина Николаевна и жены подполковников, — тоже то об одном спросят, то о другом, Алексей Петрович чего только не знал. А раз в шутку перевел разговор на женские моды:
— В Германии женщины любили помодничать, это издавна ведется. Скажем, Берлинский магистрат еще в 1334 году издал закон, так и назывался «Против роскоши». Весь я его, конечно, не помню, но было в нем, между прочим, сказано: «Ни одна женщина или девушка не имеет права носить на себе и на своей одежде украшений стоимостью больше полумарки серебра. Также они не должны носить платки, затканные золотыми нитками, или носить на голове золотые обручи в виде украшений...»
Нина Николаевна, — женщина миниатюрная и грациозная, даже купальничек сидел на ней с шиком, словно специально, по заказу, связан был, — удивленно покачала головой:
— С чего это, Алексей Петрович, такие строгости? По мне — носи, если имеешь!
— В том-то и дело, — берлинские горожанки имели! Через Берлин лежал торговый путь из южных немецких земель на Восток, к славянам — в Польшу, Новгород, и берлинские женщины из купеческого да ремесленского сословий в таких нарядах щеголяли — не хуже дворянок. Вот и принял магистрат такое решение, сословных границ переступать было нельзя. Там, кстати, и еще одно ограничение было: «Женщины и девушки, выходящие замуж за берлинцев и привозящие с собой одежду в качестве приданого, имеют право носить ее четыре недели». Так что, пощеголяй месяц и прячь в сундук, ходи, как все!
Женщины весело рассмеялись, майор-костромич с сожалением вздохнул: вот бы сейчас такой закон, чтобы женщины за тем не гонялись, да за этим...
Нина Николаевна шутливо закрыла ему рот миниатюрной ладошкой:
— Слава богу, такого закона вам не видать! А теперь — купаться!
И все гурьбой, со смехом и прибаутками бежали в зеленовато-синюю воду, и Нина Николаевна, неизвестно как пронизывая нешуточные сегодня пенистые валы, уплывала подальше от берега, звала мужчин за собой — жены подполковников далеко заплывать не решались, плескались у берега...
И среди всей этой праздности, вдали от Шварценфельза, от привычной суматошной жизни, от тысяч дел, захлестывавших его с утра до вечера, Алексей Петрович постепенно начал испытывать томительную душевную пустоту.