продолжал биться, как пойманная в сети птица. В комнату ввалилась пьяная мать и опёрлась на дверной косяк. Держа в руках стакан, она произнесла, глядя на него и еле выговаривая слова: «Что ты орёшь, дурень, подохла она». От услышанного он в шоке замолк и уставился полными слёз огромными глазами на маму, лицо которой не выражало ни капли сожаления. В его памяти всплыл похожий момент: тогда умерла бабушка. В тот миг у матери на лице так же, как и сейчас, было даже слабо скрываемое облегчение, а не горе. Да, её лицо было в то время чуть моложе и не настолько опухшее, но такое же отвратительное в своей безразличности. Но тут он краем глаза увидел, что сестрёнка сделала вдох, и прямо на глазах её кожа становилась всё менее синей, приобретая серовато-розовый оттенок. Она приоткрыла глаза и застонала.

Мальчик почувствовал, что руки, держащие его, ослабили хватку. Он отмахнулся от них и кинулся на пол, на колени рядом с сестрой: «Лиля, Лиля, моя девочка, Лиля», – не переставая твердил он и аккуратно гладил её по лицу, рукам, животику, пока люди вокруг него готовили всё для того, чтобы увезти её в больницу. Его маленькая девочка лежала и смотрела на него, попыталась улыбнуться и протянула к нему свои маленькие ручки.

«Нет, Лиля, лежи, лежи, моя хорошая, не вставай, нельзя. Всё будет хорошо. Ты жива, и это главное. Ты жива». Огромные слёзы катились по щекам мальчишки и падали на тело его любимой маленькой сестры. На лбу, руке и груди расползались большие капли слёз брата.

Тут экран потемнел. Помощник посмотрел на мальчика. Тот сидел, глядя на свои руки. Глаза были сухие, но слова, которые он произнёс, были наполнены болью: «Она вдохнула пуговицу, мать была пьяна, заметила не сразу. Повезло, что скорая была рядом – в соседнем доме был ребёнок с температурой». Он поднял глаза: «Пойдем, я расскажу».

Кинозал вновь принял образ комнаты. Мальчик сел на стул и опустил голову на руки. Сидел он так довольно долго. Помощник сел напротив и терпеливо ждал. Когда мальчик поднял голову, это вновь был молодой человек. Спокойный и уверенный.

«Хочешь узнать, что было дальше? Нас забрали из дома. Обоих. Отвезли в больницу. Сначала Лилит была в реанимации, но потом её перевели ко мне в отделение. Мы были в одной палате. Там было немного народу. С нами лежала мама с ребёнком, которая приглядывала за нами. Это было так непривычно, потому что за нами после бабушкиной смерти никто не ухаживал. Мы с Лилит выживали, как могли.

Мать пару раз пьяная приползала в больницу и устраивала концерты под окнами. Лилит в это время забиралась ко мне на руки, закрывала ушки руками и начинала покачиваться и себя убаюкивать. После этого мы её больше не видели. И слава Богу. Прошло некоторое время, сколько точно, я не помню. Нас развезли по разным детским домам: Лиля попала в дом для маленьких, а я – для старших. Я очень просился к ней, мне её не хватало, но «умные» взрослые говорили, что так будет лучше, что если я её увижу, то буду ещё больше расстраиваться, и ей не пойдёт это на пользу. Прошёл год. Мне исполнилось десять. В один из дней меня вызвал к себе наш Леший (так мы называли психолога). Мы с ним не часто виделись. Я был спокойным, не приносящим проблем, учился хорошо, друзей практически не было. Поэтому психолога почти не знал. Мы с ним виделись один раз при моём поступлении в детский дом, а потом только на запланированных общих встречах.

В этот раз он завел длинную песню о том, как важно для маленьких детей расти в семье, как важно иметь «значимых взрослых» рядом. Я не всё понимал, что он говорил. У меня было ощущение, что он разговаривает со взрослым человеком, а не с десятилетним пацаном. Я пытался ему объяснить, что я уже не маленький, и никакие «значимые взрослые» мне не нужны, пока наконец не понял, к чему он ведёт. Тут у меня случился первый срыв.

Психолог к этому времени перешёл к сути вопроса. Была семья, которая хотела забрать Лилит к себе. Но мальчик им не нужен (как потом я узнал, просто детский дом не хотел меня отдавать, они им сказали, что я недоразвитый и мне будет лучше в детском доме). Я орал, действительно как ненормальный. Кричал, что они не имеют права, и так нас надолго разлучили, обзывал его всеми плохими словами, которые только мог вспомнить (поверь, дома я их узнал немало). И такое поведение им было на руку. Так я в первый раз попал в психушку. До этого я только по рассказам слышал, что это за место. А теперь узнал на своей шкуре».

Парень ненадолго замолчал. Помощник ждал, что он вновь станет тринадцатилетним мальчишкой, но этого не происходило.

«Пока я там был, – продолжил он, – мне принесли подписать какую-то бумагу. Я пытался прочитать её, но буквы прыгали перед глазами и никак не хотели собираться в слова и тем более в предложения. Позже я узнал, что это было согласие на удочерение Лилит. Так я потерял её навсегда.

По фотографии, которую я увидел в начале нашей встречи, я догадываюсь, что с ней всё хорошо. Я очень на это надеюсь. Я бы этого безумно хотел. Но я очень по ней скучаю. И я знаю, что она тоже, даже если совсем меня не помнит. Мы слишком много прошли вместе».

Теперь он вновь замолчал, пришла очередь Помощника.

«Я понимаю, что ты едешь в родительский дом. Но мне странно, что после всего, что случилось, ты хочешь увидеть свою мать. Зачем сейчас тебе к ней? Что ты хочешь узнать? Ты же понимаешь, что если бы что-то в её жизни изменилось в лучшую сторону, то она бы пришла за тобой. Или хотя бы просто навещала тебя».

«Я всё понимаю, – сказал мальчик. – Но ты знаешь не всё. Буквально на днях я залез в кабинет директора. Мне нужна была информация о Лилит. Я не собирался ничего предпринимать. Я просто хотел убедиться, что с ней всё в порядке. Если бы она жила рядом, я бы сходил просто посмотреть на неё издалека, одним глазком. Я чувствую, что несу ответственность за неё.

Это было целое приключение. Детский дом многому учит, и чаще – это не те навыки, которыми обладают приличные «домашние дети».

Директор относится к