Мужчина

Луна сказала мне: каждый шаг имеет последствия. Каждый не сделанный, что удивительно, тоже. Я сказал: если возносишь на жертвенник свои тело, разум и душу, будь готов возненавидеть хозяина алтаря. Она не поняла. Ещё рано. Однако заверила:

– Действия говорят громче слов, Хозяин Монастыря, однако здесь слишком тихо.

Поднимаюсь с постели, а за спиной кряхтит мамочка: переваливается на спину и обнажает непокрытую одеялом грудь. Ману была права: перед глазами была не она. Птичка. Ману ощутила и, закурив, сказала:

– Ты вёл себя иначе. Я знаю тебя от и до, а потому любые изменения наблюдаю. Сегодня ночью ты был не со мной, – и женщина вдруг рассмеялась. – Будь я моложе, – добавила она, – закатила бы скандал, но с возрастом понимаешь: плевать кто и с кем спит, лишь бы все высыпались.

Ману пожала плечами, скинула сигарету в пепельницу и отвернулась, отдавшись сну. Я отдался мыслям. Смотрел на инжир и пытался услышать его голос.

Птичка сегодня не придёт. Сама – нет. Мои слова её обидели: не подцепили, а истинно оскорбили. Позову сам и вымолю прощение.

Девочка

Утром следующего дня Хозяин Монастыря объявляет, что ему необходим наследник. Для пущей уверенности – несколько. И наследников, и жён, разумеется. Мамочка чертыхается и, облизывая губы, припадает к откупоренной бутыли виски. Для меня это точно такой же удар. Однако удар, ранение от которого я предпочитаю сокрыть в безучастном взгляде и скучающей интонации.

– Что ты об этом думаешь? – спрашивает Ян.

– Моё какое дело? Мне думать не положено, – спокойно отвечаю я.

– Не дерзи, – врывается Ману, пускающая из окна косы; ветер подхватывает их и играется. – Кто учил тебя манерам?

– Названный Отец.

В словах этих заключается ещё большее презрение. Ян отрывает взгляд от заполняемых бумаг и просверливает меня недовольством. Ману внимательно наблюдает за перестрелкой нравов и, не увидев итогов сражения, смеётся себе под нос. Смеётся гиеной, смеётся досадно.

Из разговоров узнаю: несколько важных господ (равно важных друзей) покажут Хозяину Монастыря своих дочерей: девочки, девушки и женщины – с именем и родом. Связь их послужит укрепляющим звеном в бесконечной цепи партнёрства.

– Для чего ты позвал послушницу? – вопрошает Мамочка и, вскользь смотря на меня, наполняет стакан градусами.

Алое питьё плещет по столу. В моменты, когда Ману садилась на хозяйскую цепь и лобызала кабинетный диван словно милостью брошенную кость, между мной и Яном вырисовывалась неодолимая рытвина. Мы не могли быть откровенны друг с другом и потому безучастно глотали обиды.

Хозяин Монастыря, не отрываясь от дальнейшего письма, швыряет в мою сторону:

– Покупатель задерживается.

И только.

В ответ пожимаю плечами.

Не будь здесь Мамочки, что бы сказал Хозяин Монастыря своей послушнице? И окрестил бы таковым именем…? Что бы ответила я?

– Может не приезжать вовсе, – срывается с языка.

В пепельнице лежит дотлевающий свёрток, что недавно был награждён поцелуем Яна. Тянусь к нему и, прикусив в зубах, хочу ощутить наполняемые горчицей лёгкие.

– Бросай это дело, – злостно кивает Ману.

– Перечить Отцу или курить?

– И то, и то – нетерпимо.

– Пускай делает, что возжелает её глупое юное сердце, – безучастно тянет Хозяин Монастыря и собирает кипу неизвестных бумаг. – Ты, Мамочка, защищаешь Отца, то благоразумно. А залётная птица ворошит чужое гнездо. Позволь ей. Будь выше того.

– Одно ослушание порождает другое, – отмечает Ману.

– Я убедился в том, – подхватывает Ян и отчего-то хитро улыбается. Нет в словах назидания, нравоучения и недовольства. Ломанная драма. Фарс, как выразился бы сам Хозяин Монастыря.

– Он занятой человек? Этот бог. Почему задерживается? – спрашиваю я.

– Все боги таковы, – отвечает мужчина. – Дни по минутам, а как иначе? Бог Солнца перенёс встречу на неопределённый, если тебя это утешит, срок, но за сохранение «товара» в надлежащем виде готов доплатить.

Когда речь шла о деньгах, Хозяин Монастыря с открытым ртом вкушал слова говорящего и обладающего привлекательной для него суммой.

– Куда тебе все эти деньги? – злобно смеюсь я. – Мир целиком не обобрать, Ян, доподлинно известно.

– Но у возможных изыму, – отвечает мужчина.

– Тебе нравится независимость или превосходство, которые дают деньги?

– Мне нравится Власть.

– И всё же курить недозволительно, – заключает Мамочка. – Твой покупатель, Луна, не терпит запаха табака.

– Покупатель задерживается, запах выветрится, – клацаю челюстью и делаю затяжку. Облако дыма целует мужское лицо. Единственный поцелуй, который мы можем себе позволить.

Мужчина

– Что тебя гложет, мой мальчик? – щебечет Мамочка.

Я очерчиваю её добрым взглядом и немедля признаюсь, что обожаю за характер, чуткость и понимание.

– Ближе к делу, – смеётся женщина.

– Она поцеловала меня, – говорю я. – А потом я её. И так несколько раз.

– О! – восклицает Ману.

И ничего более. Молчание с её стороны задерживается, потому я спешу кольнуть:

– Впервые твоё красноречие оставило нас. Неужели способность комментировать всё на свете притупилась?

– С такими новостями можно потерять не только глас, но и ум, – говорит Мамочка. – Я удивлена, что сам Хозяин Монастыря – перевидавший и перепробавший неподдающееся счёту число женщин и мужчин – признаётся едва ли не с повинной головой в поцелуе с какой-то девицей. Что с тобой? Ты говоришь про Луну, – с вызовом бросает Ману. – Но неужели она первая, влюбившаяся в тебя, послушница из Монастыря?

– Разумеется нет.

– Значит, и не последняя.

Я смеюсь, на что женщина запрокидывает ногу на ногу и, прогнувшись в спине, нашёптывает:

– Что конкретно тебя беспокоит, Ян?

– Она первая поцеловавшая меня.

– Сибирия пыталась, – припоминает Ману. Её интонация выдает робкую ревность – но ревность не к живому; к игрушке, которую взяли незнакомые дети.

– Пыталась, – подчеркиваю я.

– Ты не позволил или она по твоей кислой физиономии поняла, что несёт несусветную чушь?

– И то, и то.

– Значит, мой мальчик… – подводит Ману, – Луна поцеловала тебя, потому что этого хотел ты и именно ты позволил поцелую случиться.

И она игриво раскланивается, не выползая из кресла. Затем строго:

– Хватит предавать значение глупому поцелую. Ты делец.

– Их было несколько.

– Издеваешься? Просто прекрати.

– Я не могу, понимаешь? И впервой ощущаю растерянность, – признаюсь я. – Только и делаю, что думаю о ней. Мерзавка с холодными глазами и горячим взглядом.

– Боги, да просто оставь её себе! – осаждает Мамочка. – Нравится – оставь. Неужели от одной послушницы ты разбогатеешь? Я всё вижу, Ян, за всем наблюдаю. Кто ещё трогал твоё сердце? Всё там выжжено и вытоптано, однако девчонка по крупицам собрала остатки и держит сейчас в своих крохотных кулаках. Продав её, ты отдашь последнее оставшееся в твоей безобразно-уродливой душонке, если