будет напоминать о них.

– А что для тебя значит тело?

Перебиваю назидания и получаю укоризненный взгляд; руки прижигают руки.

– Тело равно валюта, очевидно. Равно товар, равно продукт, равно услуга. А для тебя, радость?

– Лишь оболочка.

Хозяин Монастыря просит задать истинно интересующий вопрос, не подбираясь охотничьими утайками. И напоминает, что незачем на уже придуманные слова придумывать иные.

– Говори правду, Луна.

– Как ты относишься к продающимся и отдающимся кому-либо женщинам? – восклицаю я.

– Вновь от тебя нет искренности, – укалывает Ян. – Спроси, как есть. Перебори себя, радость, и сделай это. – Бьётся о стену молчания и продолжает вполголоса: – А как я отношусь к другим девочкам? К другим послушницам? Вы для меня – и для все приходящих мужчин и женщин – одинаковы. И одинаково хороши. Вы, по их и (даже) моему мнению, – знатные дамы.

– Так не бывает!

– Думаешь, сами боги спят с непорочными жёнами? Живут с благочестивыми девственницами? Все в этом мире – уроды и лиходеи, и, думаешь, только ты свята? – Мужчина с досадой качает головой. – Ты слишком мала, Луна! Иногда я сомневаюсь в твоём возрасте; другие девочки – кошки: хитрые, умные. Они понимают, что надо делать и говорить, о чём можно думать, о чём – нет. Ты же…ты мала. И меня не отпускает то давящее, щемящее чувство – вот здесь, – и он кулаком ударяет в грудь; как при нашем знакомстве, – что я ошибаюсь, что измываюсь над тобой, изнуряю, порчу…

– А Сибирия? – выпаливаю я.

– А что она?

– Её испортил…ты? Я знаю, она тебе предана…

– Не очень, если рассказала всё то, что рассказала. А рассказать это могла лишь она.

И я добавляю, что женщина заикалась о своём особом положении.

– Сибирия… – тяжело вздыхает Ян. – Да, у нее имеются некоторые привилегии.

– Ты говорил, их нет ни у кого.

– Сибирия мне сестра, – признаётся мужчина. – Априори привилегия.

– Но она была влюблена в тебя!

– Сводная.

– Всё же.

– И не такое случается, Луна. – Рыскает, не глядя, по столу, набредает пальцами на портсигар и вызволяет из удушливого табачного плена единую сигарету. – Такая девочка. – Прижигает и дурманящим облаком покрывает близ находящееся лицо. – Я избавился от Сибирии, максимально приблизив к себе. Я продал её первой.

– Она согласилась? – интересуюсь тем опасливо.

– Нет. – Второе кольцо вьёт на моей шее дорогое украшение. – Я сделал это насильно, и с того дня – единственного дня – насилие в Монастыре (интимного характера) не встречается. Я спрашиваю разрешения у семьи, добро у самой послушницы и в подтверждение собираю подписи. Силой больше никто никого не берёт. То был единичный случай.

– А как же не знающие мужчин…? Они соглашаются спокойно?

– Ты согласилась. – Лисий прикус бьётся о лёд во взгляде. – Не смотри так, радость. Достаточно поговорить, вот мой ответ. Девушки легко поддаются уговорам, когда наседаешь на чувственный аспект. Да, радость моя, в том все мужчины. Не со своими они обходительны и нежны в зависимости от того, чего желает желаемая.

– Вы мне чужды. Вы все!

– Мне чуждо жить, – подхватывает Ян. – Ну ничего…живу.

И он велит отныне выбирать друзей и выбирать их правильно (в особенности, когда самого рядом нет), а в качестве друга обозначает свою исключительность, потому что иные занимают многочисленные позиции в бесконечном списке «не доверять».

И он велит не забывать об общих целях: он – продающий услугу, я – предоставляющая услугу, он – продавец, я – товар; такой симбиоз реален – исключительно и окончательно.

– Ты знала, что всё получится так и никак иначе, – протягивает мужчина и протягивает мне сигаретную спицу.

– Людям свойственно. – Принимаю и затягиваюсь. – Знать, но помышлять об ином. Словно бы о лучшем. О более хорошем, нежели могут породить люди своим испорченным нутром. Как тоскливо, что человек есть губитель, мечтающий создавать. Немой созерцатель собственного краха!

Ян пускается в спор:

– Твои выводы поспешны.

– Все люди таковы! Может, ты знаешь других?!

– Я познакомился с тобой. И с того момента смею говорить: ты отличительна от знаемых мной.

– Вовсе нет. – И на не озвученный, но имеющий место быть вопрос я шмыгаю: – Знаю, что погубишь, и наползаю на лезвие сама.

– Потому что молода и неопытна, знания придут.

Ян целует меня в висок. Быстро и неловко; вскользь. Затем перенимает сигарету и затягивается.

– Ты, кажется, бросал.

– Я, кажется, бросил, – утверждает мужчина. – С наркотическим всегда так: что курево, что женщины – каждый раз думаешь: «всё, достаточно» и каждый раз ступаешь на те же вилы.

Отрываюсь и припадаю к окну. На горизонте несётся конвой: пыль поднимается до седых облаков. Солнце прячется за Монастырем и потому золотом украшает песочные земли. Несколько рабочих тянут свои тела по саду, обрезают когтями торчащие ветви. Ян подходит ко мне – близко-близко – и улавливает ту же картину. Кладу голову на мужское плечо и поспешно признаюсь:

– Мне с тобой хорошо.

– И мне с тобой хорошо, от того и плохо, – отвечает Хозяин Монастыря.

Мужчина

Смотрю на дерево инжира. Плоды поспели и треснули, дали сок, а потому в спальне пахнет мёдом, пахнет сахаром. Говорю:

– Мне кажется, я предаю тебя.

Поднимаю бутыль и водой напаиваю растение.

– Разговариваете? – спрашивает голос за спиной.

Мамочка заходит в спальню и кладёт на кровать обвязанную нитями ткань.

– Это для птички, передай сам.

Не отвечаю – продолжаю смотреть на инжир.

– Если дело в этом дереве, может… – желает предложить женщина, но я перебиваю её недовольным взглядом.

– Дело не в этом.

– Тогда в чём?

Вновь отворачиваюсь и смотрю на листья, похожие на руки – пятипалые тянутся ко мне.

– В общем, я хотела поговорить с птичкой, – продолжает Ману. – Ты понимаешь о чём. И вот пришла советоваться с тобой, папочка. Мне следует это делать?

– А птичка чем-то отличается от иных послушниц?

– Ты точно хочешь, чтобы я ответила на это? Может, ответишь сам?

Бросаю устало:

– Ближе к делу, Ману.

– Я хотела поговорить с Луной: сказать, как надо вести себя с клиентами, в особенности – с первым покупателем.

– Намеренно не называешь его имени? – смеюсь я.

– Не верю, что отдашь её Богу Солнцу.

– Как и всех. Он всегда покупает дев, в чём проблема?

– Ты продал Луну.

– Я продал послушницу.

– Да-да, себя в этом убедить не забудь.

– Ещё ближе к делу, Ману.

Женщина недовольно ведёт бровью, однако говорит дальше:

– Имеет то смысл? Птичка своенравна и всё равно будет делать так, как угодно ей. А если в итоге ты оставишь её себе, беседа лишь вспугнёт.

– Неправильно ты мыслишь.

Мамочке не