Сибирия, – пока не сообразила, что любить его – то же самое, что глотать ножи. И теперь все мы живём счастливо. Относительно. Но счастье ведь и есть относительная величина. А сантименты играют дурную роль, Луна. В нашем мире и в нашем обществе нет никаких тебе чувств, а симпатия – предтеча скорого порока и необратимого разложения. Все мы смертны, и Боги в том числе.

– Тебе не бывает одиноко?

– В компании первых красавиц мира? – Женщина смеётся – обольстительно и прекрасно; я бы могла влюбиться в эту очаровательную улыбку. – Мужским вниманием я не обделена, а девочки сами ластятся к ногам.

– Это не вечно.

– Всё не вечно. И даже это уже могло тысячи раз прекратиться, однако я мыслю иначе и потому всё ещё на плаву. Я цепкая.

– Но как долго сможешь держаться?

Женщина остывает и слова мои оставляет без ответа. Мы – вот так глупость судьбы – оказываемся в одной комнате, пока другие послушницы крутятся возле обиженной Мириам. Несчастную избивал приходящий божок. Злостный голос Хозяина Монастыря – нагнавший на улице сбегающего от ответственности посетителя – твердит, что правила для всех едины и всем они известны: травмировать послушниц нельзя. Голос в ответ оправдывается предпочтением к пощёчинам, и тогда Хозяин Монастыря добавляет, что пощёчина не равна разбитому носу.

Я продолжаю:

– Нельзя быть уверенным в чём-либо. Твоя красота не навсегда и твоё положение – вместе с тем.

– Не удивила, лапа.

– Так что же случается с ненужными?

– А что делаешь с ненужной вещью ты? Как поступаешь с чем-то сломавшимся и более непригодным к использованию? Выбрасываешь, Луна. Монастырь – не исключение.

– И всё же…

– Хочешь подробности? Лови, глотай. Если в гости наведается наше божество Здоровья и Красоты – то, что больное и рябое – оно может выкупить тебя для своих работ. Ну, знаешь, если органы в порядке…Не округляй свои и без того кругленькие глазки, Луночка. А если в гости наведается наше божество Плодородия – о, по праву лучше вскрыться на кухне и не встречаться с ним с глазу на глаз…Если в гости наведается божество Воды – липкое и вонючее: готовься, ты станешь его женой и будешь обслуживать ещё с десяток лет. Но не факт…Факт, что ты завернёшься от какой-нибудь заразы, что не даст тебе спокойно отойти, а будет зудом обхватывать и тело, и разум. Понимаешь? Кому стареть, если стареть некому?! В Монастыре долго не живут; живут счастливо и красиво, но недолго – то прописано в договоре. А учитывая твою непокрытую симпатию к Хозяину (Луна, прекрати удивляться – все знают, все видят, все чувствуют), он тебя со свету сживёт. Покоя не даст: сживёт. Потому что неповиновения не терпит, а его выжженная дыра на сердце скоблит сердца других. Не прикасайся к нему – сгоришь. Наш Отец – бездетное чудище, и если он действительно Бог, то Бог ужасов и извращений. Я видела, ты зачастила к нему в кабинет…ну, как? Много вытерпела рассказов? Слышала, как он скормил одну из послушниц гончим? Слышала, как он придушил одну из послушниц, что наведалась к нему в спальню? Да, Луна, я знаю о существовании этой комнаты, но имею свойство не распространяться обо всём известном, а говорю тебе, потому что понимаю – вы там были. Слышала, как он потрепал нашу Мамочку, когда та пришла к нему с ребёнком? Ничего, сама видишь, она всё ещё с ним и всё ещё в добрых отношениях. И даже – даже! – не ревнует. Больше. А слышала, как он выдрал зубы первой красавице, что нравилась ему, однако изменила с бродягой из конвоя?..

– Зачем ты всё это говоришь? – перебиваю я.

– Чтобы ты поняла, Луна! Уберегать тебя я не намерена, но предупредить могу и, думаю, должна. Твоя задача: понять и сделать выводы. Пойми это, Луна! Не связывай себя с Богами, ибо они ненасытные монстры, что выпытывают года у нас и добавляют их себе. Хороших богов не бывает. Хорошие боги не существуют.

Отказываюсь тому верить, но в следующий миг погружаюсь в веру с лихвой.

– Я единственная, – говорит Сибирия, – кто в Монастыре со дня его открытия, а потому я ощущаю вес собственных слов. И потому Отец пожалел меня, оставив догнивать в монастырских стенах, а не в стенах чужого пристанища…

– Только поэтому? – уточняю я.

– Вторую причину назовёт он сам, если ты приползёшь (а ты сделаешь это!) к нему вновь. Неисправимая женщина к неисправимому мужчине. Ох, девочка…Он любит девочек. Ему не впервой, как и тому поганому развратителю, его другу…

Не вытерпев ядовитых речей, сбегаю. Врываюсь в отцовскую спальню вместе с ударом распахнутого окна. Сквозняк закрывает его и от злостного ветра несчастная пара перцев пилотирует на пол. Хозяин Монастыря не отвлекается, не трепещет. Хозяин Монастыря смотрит на картины, что висят над комодом. На первой изображены мать и дитя: женщина прижимает ребёнка к себе; у неё черничные волосы и белые, без прорисованных зрачков, глаза (выглядит устрашающе), а малыш – поцелованный солнцем и облюбованный его лучами с макушек до пят – в умиротворении принимает материнскую ласку. На второй изображен портрет темноглазого и темноволосого, с белым воротником рубахи, что контрастом лежит на чёрном холсте. Первая картина преисполнена трепетом и смиренностью, вторая – властолюбием и отстранённостью.

Хозяин Монастыря разрешает зайти, разрешает остаться. Я сажусь к нему в ноги и взглядом цепляюсь за троицу на стене.

– От каких чудовищ спасалась птичка? – спрашивает Ян и опирается на локоть. – Что случилось в этот раз?

Глядит искоса и в лукавой улыбке.

– Ничего, – отвечаю я и роняю голову ему на колено.

Ожидает.

Ожидаю и я.

– Разве я учил тебя врать? – Смотрит серьёзно – от улыбки не остаётся ни дюйма приподнятых уголков рта. – Разве ты хочешь быть наказана?

– Не говори об этом. Не желаю слушать и слышать.

– Я повторю, Луна. Что случилось?

– Ничего, о чём бы тебе стоило беспокоиться.

Мужчина прихватывает за подбородок и заставляет поднять глаза. Сжимает челюсти – и мои, и свои – и скрипит о том, что веду себя я плохо.

– Нет чего-либо, не беспокоящего меня в нашей обители, – заключает голос. – Я внимаю каждой детали, каждому вздоху, каждой мысли – и всё это контролирую. Твоё появление имеет основание, будь добра озвучить его или выйдешь немедленно.

– Поняла.

– Умница. А теперь ответь.

И я – без капли жалости (и к нему, и к себе) признаюсь, что всё знаю. Я всё знаю. Хозяин Монастыря замирает: понимает то сразу или нет…? Расправляет плечи и с