В Краснодар прилетели глубокой ночью, он еле уговорил Полину остаться до утра в гостинице, позвонив на пост медсестры в реанимации.

Ему сказали, что состояние Ларисы стабильно тяжелое, а все подробности они могут узнать утром у лечащего врача. Заставив Полину выпить пустырника, он лег на кровать и провалился в глубокий сон.

Шведов никак не мог подумать, что в действительности все так… страшно! Слушая следователя, которого они застали в холле отделения интенсивной терапии, он сжимал кулаки, почти теряя сознание от бешенства и бессилия. Полина непрерывно плакала, время от времени порываясь встать с кушетки, где они сидели, и броситься к дверям, из которых выходили медсестры. Наконец вышел пожилой врач и, глядя почему-то на следователя, сообщил, что Лариса впала в кому. Полине разрешили пройти к дочери, следователь, оставив свою визитку с номером телефона, уехал, а Шведов вдруг вспомнил об Алене. Именно ее голос хотелось услышать сейчас, словно иного успокоительного для него не существовало, кроме как нашедшаяся вдруг половинка твоей души, готовая разделить горечь беды пополам. Он набрал ее номер, обрадовавшись до слез, что ответила сразу, после первого гудка, значит, ждала его наверняка, перебрав десяток причин, почему не приехал утром. Он почувствовал ее тревогу, никак не обиду, пообещал вернуться вечером и все рассказать. Прося не волноваться, точно знал, что Алена будет думать о нем весь день, отгоняя страхи и считая поминутно время до встречи. Вот так он понимал, что теперь имеет место быть между ним и Аленой, вчера еще чужой и недоступной, но на этот момент родной и любимой. «Так не бывает», – скептически произнес какой-то голос как бы со стороны, но тут же другой твердо парировал: «Только так и бывает. Ты проснулся, Шведов, поздравляю!»

Он дождался Полину, буквально выползшую из дверей реанимации, усадил на кушетку и достал из ее сумочки все тот же флакон с пустырником – единственным лекарством, что принимала она, когда нужно было успокоиться.

– Как Лара?

– На лице живого места нет, Витюша, – Полина вновь заплакала. – Сплошные кровоподтеки! Лежит, словно неживая, трубки везде, датчики. Что дышит еще, только по приборам и понятно. Он ее по голове бил ботинками, в живот пинал, руку сломал, выкручивая… Господи, как можно таким зверем быть! Он же здоровый, плотный мужик, а в ней весу-то пятидесяти килограммов нет! Следователь не звонил, нашли его?

– Нет, Полюшка. Но найдут, дело времени. Убью сволочь! – он почувствовал, как ненависть туманит голову.

– Что ты! И не думай! Судить его нужно, зачем себе грех на душу брать! – как всегда сразу поверила она ему.

– Ты расскажи о нем, я же ничего не знаю! Как Ларка так вот, вдруг, замуж вышла? Что, любовь какая неземная приключилась?

– Не знаю, Витя, ничего не знаю. Привела его к нам за день до росписи, поставила перед фактом – вот, мол, жених, завтра свадьба, гостей не зовем, уезжаем сразу к Сереженьке в Краснодар. С виду тот показался мне приличным, только взгляд такой, знаешь, холодный. Вроде улыбался, но одним ртом. А Ларка вся светилась! В ЗАГС без нас ходили, вечером в кафе столик на четверых он заказал, Лешка отказался идти – вот, кто за сестру переживал! Словно чувствовал, что… Все так быстро произошло, следующим днем мы их в аэропорт отвезли. Ларочка лишь наказала у тебя прощения попросить за нее, что, мол, без тебя свадьба была. А какая это свадьба! Правда, белое платье он купил ей шикарное, очень дорогое, и кольцо с крупным бриллиантом. Не бедный он, Сергей Давыдов. Только до сих пор не знаю, чем занимается!

– Бандит он, Поля. Следователь сказал, агрохолдинг у него, в девяностые земли отбирал наездами. Сам из бывших спортсменов, сидел два раза за нанесение тяжких в драках. И первая жена пропала, так и не нашли. Признали умершей. Что ж Ларка-то нашла в этом старом уроде? Ему полтинник уже! Кстати, дочь есть. Ларкина ровесница!

– Я и этого не знала. Ларочка звонила нечасто, говорила мало. Вроде, жили они в пригороде Краснодара, в каком-то элитном поселке. Рассказывала, что всю работу по дому делают нанятые люди, ей скучно. Ты же знаешь, она так не может! Накупила наборов для вышивки, занялась. Спрашиваю, город красивый? Ответила, что не знает, не была ни разу. Я чувствовала, что не очень-то ей там хорошо, но чтобы такое…

Она замолчала, вскочила вдруг и побежала к дверям реанимации. Тот доктор, что выходил к ним утром, направлялся навстречу, глядя прямо на Шведова поверх ее головы. Уже по движению его взгляда, направленного на миг на Полину, по сдвинутым к переносице бровям и сжатым губам он все понял. Еще до конца не веря, холодея сам от одной лишь мысли, отгоняя ее, Виктор дернулся за Полиной, успел схватить за плечи и спиной прижать к себе. «Сожалею, мы сделали все возможное…» – выговорил доктор тихо, но четко, кивком головы подзывая застывшую поодаль наготове медсестру со шприцем в руках.

Беркутову удалось выкроить время на обед дома, он открыл дверь своим ключом и замер на пороге – мужской голос, что-то тихо бубнивший где-то в глубине квартиры, показался ему незнакомым. Он переобулся, вымыл руки, а когда вышел из ванной комнаты, взглядом наткнулся на насмешливую гримасу на лице жены.

– Как в анекдоте, муж в дом, любовник в шкаф? – спросил он нарочито сурово, отодвигая ее с дороги рукой и направляясь в сторону, откуда только что раздавался примолкший вдруг голос.

– Вот ведь, принесло тебя, Беркутов… вовремя! – рассмеялась в голос Галина, подталкивая его в спину. – Иди прямиком на кухню, Карташов у нас. С новостями!

– Приветствую, Сергей Сергеич! – Беркутов пожал руку, искренне радуясь гостю.

– И вам доброго дня! Как же кстати, Егор, как кстати! А мы сидим с Галочкой, обсуждаем как раз новости от Курта, что пришли по почте сегодня утром. Так-то он мне еще вчера сообщил, что добыл любопытные документы из архивов дочери офицера СС Зигфрида Гаубе, бывшего близким другом отца нашей Марты Эрбах. А сегодня прислал сканы их и фрагментов писем от Эриха-Эйнхарда Эрбаха. Вот, полюбуйтесь, – Карташов придвинул ему распечатки.

– Егор, поешь, потом посмотришь внимательно, – Галина поставила перед ним тарелку с борщом. – Пока намекну: самое интересное, что письма с фронта сорок первого и сорок второго года и отправлены из Гродно, занятого немцами.

– Эрбах был фашистом?

– Да! В звании штабс-арцт, капитан медицинской службы. Если задуматься, связь с Россией могла у семейства Эрбах быть именно в годы войны. В родословной отсутствуют сведения о матери Марты. Что, если ею была русская женщина? Немецкие офицеры на оккупированных территориях монахами не жили, – ответил Карташов.

– Но родилась Марта в Германии! В Штайнхёринге, как указано в паспорте. Допускаю, что мать – русская. Но как мог офицер Вермахта признать дочь полукровку? Такое возможно? – Беркутов доел борщ и отодвинул тарелку. – Спасибо, Галочка!

– Практически нет, я согласен. Тем более, учитывая древность рода фон Эрбах. А вот письмо от пятого октября сорок первого года… так… вот это место, зачитываю: «…она очень мила и застенчива. Очевидно, мать воспитывала девочку в строгости. Клара даже не может раздеваться при включенной лампе…» И еще одно письмо, уже от двадцать второго марта сорок второго: «…Клара все еще помогает в госпитале, хотя ей тяжело ходить из-за большого срока беременности. Да-да, мой друг, мы ждем ребенка, и пусть тебя это не удивляет…»