Ленора не смеет дышать.

Нет-нет, не может быть. Не может быть, чтобы она забыла их лица.

Солнце жарит нестерпимо. Ленора встала и отряхнула землю с подола; потом переместилась в тень дерева – там куда прохладней. Она прислонилась спиной к стволу и, поглаживая пальцами жемчужные бусики, которые с утра помыла и надела на шею, съехала вниз на землю. Наружу рвались рыдания, Ленора зажала себе рот ладонью.

– Мам, – пролепетала она, – вернись. Пожалуйста.

Будет ли с ней ещё когда-нибудь то ощущение безопасности и уюта, ощущение, что тебя любят, которое дарит семья?

Прошло несколько минут, а может, несколько часов – этого Ленора определить не могла, прежде чем она снова поднялась на ноги. В теле чувствовалась усталость то ли из-за жары, то ли из-за отчаяния, а может, из-за того и другого. Ленора повернулась к особняку и принялась рассматривать окна, выходившие в сад. Ей захотелось найти бальную залу, но окон было слишком много, и определить, где какие, оказалось сложно.

Шторы везде были опущены, кроме как в одном окне ближе к краю дома, очевидно, в восточном крыле.

Том самом, где дядя.

И дядя как раз стоял у окна. И смотрел на Ленору непроницаемым взглядом. В полумраке затемнённого окна он имел прямо-таки дьявольский вид, и у Леноры по спине побежали мурашки. Но потом выражение его лица переменилось, лучи солнца упали на окно, и Ленора увидела на дядином лице и страдание, и скорбь, и надежду, и удивление – всё то, что делает жизнь такой нестерпимой и одновременно такой яркой. Ленора чуть не вскрикнула от того, как неожиданно оказалось увидеть это в дяде.

Она машинально махнула ему рукой, но дядя Ричард не помахал в ответ. Какое-то время он ещё смотрел на Ленору, а затем отошёл от окна, после чего шторы опустились и скрыли то, что происходило в комнате.

Ленора почувствовала, как завтрак подступает обратно к горлу, и с усилием сглотнула. Она окинула взглядом сад: он всё ещё выглядел порядком заросшим, но какое-то подобие рядов уже обозначилось. Да уж, поработала она на славу. Вспомнился Чарльз: тот любил побегать в саду, а в таком просторном саду ему бы точно понравилось. Вспомнился Джон: этот припомнил бы латинское название для любого растения, включая сорняки. Вспомнилась Рори: она бы принялась подпевать маме. А папа с удовольствием наблюдал бы за всеми, и в его глазах играла бы привычная улыбка.

Ленора потёрла грудь. Куда ни глянь, везде ей видятся они. Это так больно. Они должны быть здесь. Рядом с ней.

– Пожалуйста, – бросила она ветру. – Пожалуйста, возвращайтесь.

И ветер прошелестел в ответ. Ленора наклонила голову, прислушалась. Ветер и вправду что-то хочет ей прошептать? Может, он несёт ей какие-то вести? Ленора затаила дыхание, закрыла глаза. Да нет, это просто шелест, никаких слов там нет. Ветер обдал холодком её потную спину. Ленора глубоко втянула воздух, и вместе с ним в нос пробрался сильный запах почвы и зелени, приятный запах. Запах дома.

Так она и стояла под деревом, дыша, слушая, представляя, пока голос миссис Джонс не окликнул её. Ленора обернулась. Миссис Джонс стояла у входа, прислонившись к калитке и положив подбородок на железный ободок.

– Ого, – удивилась она. – Да ты тут знатно, я смотрю, поработала, детонька.

Ленора постаралась улыбнуться ей в ответ, но щёки словно застыли и никак не растягивались.

– Этот сад можно сделать таким красивым, – проговорила она глухим голосом.

– Он и был красивым, – ответила миссис Джонс. – Раньше, когда им занимался Бобби. Бобби… – Она оборвала фразу, очевидно, сама поражённая тем, что сказала.

– Бобби занимался садом? – Может, поэтому дядя Ричард был так тронут, когда увидел её из окна?

– Пойду принесу мешок, сложим в него весь этот бурьян, – быстро проговорила миссис Джонс и заспешила прочь. Уже уходя, обернулась и бросила через плечо: – Сорняки, они ведь такие живучие. Где оставишь, там опять примутся.

* * *

Вдвоём они собрали траву, которую надрала Ленора, и запихали её в хлопчатобумажный мешок. Когда мешок наполнился, миссис Джонс потащила его за дом, где оказалось кострище, обложенное камнями. Ленора уставилась на чёрную золистую яму в центре каменного круга – чёрную бездну скорби, что зияла у неё в груди, в глазах, разрывала горло. Внезапно она почувствовала, что задыхается.

– Что такое, золотце?

Ленора не могла выдавить ни слова. Миссис Джонс внимательно посмотрела на неё, и глаза её расширились.

– О-о, – только и произнесла женщина. Точно сквозь завесу, донёсся её голос до Леноры, а потом девочка почувствовала, как мягкие руки обнимают её.

Всё вдруг возникло снова – запахи, звуки, привкус во рту. Сажа на руках. Треск проводов. Сера на языке. Люди. Мама, папа, Рори, Джон, Чарльз.

Ноги больше не слушались. Ленора рухнула наземь прямо там, где стояла.

Когда она очнулась, её нёс на руках дядя Ричард, и она билась головой о его грудь. От него пахло мятой и немного медью.

Как из-под воды, слышатся размытые голоса.

«Дайте ей какого-нибудь снотворного», – голос дяди Ричарда.

«Несу, сэр», – это миссис Джонс.

Кто-то гладит её по волосам.

«Не надо ничего бояться, дорогая моя. Я тебя защищу», – дядин голос. Или папин?

«Вот, держи, золотце», – миссис Джонс.

Паузы между голосами, фразы оборваны, ничего не понятно.

«Спи, Ленора. Я здесь, с тобой», – это дядя.

Самый чудесный сон на свете.