Из головы не шли нелепые слова спасённой про улыбки. Они пугали сильнее, чем что бы то ни было.

Будем говорить прямо – у меня не осталось веры. Патриотизма. Смелости и совести. Даже страха. Я перешагнул за грань возможного, вышел с другой стороны, и обнаружил, что там тоже есть жизнь. Если бы нашел пустоту – вышло бы проще.

И я не был уверен, что то, что воздвиглось у горизонта, не станет такой же гранью для всей Империи – а то и Человечества.

Пограничные патрули уже поговаривали о призраках на том берегу.

…«Вы слишком много думаете, – сказал мне вчера отец Георгий. – Это хорошо». Я только скривился в ответ. В церковь шел неохотно – мешали те остатки стыда, что затаились на дне сердца.

Но особого выбора не имелось – можно было, конечно, напиться, но три чайных, трактир и ресторан гостиницы оказались под завязку забиты политиканами, а это ещё хуже.

Нажираться в гостях счёл, тем не менее, верхом моветона.

В храме дышалось свободнее. Привычные слова, смысл которых вдруг разучился понимать, успокаивали, как и знакомые с детства запахи. Народу на службу набилось много, но это было в порядке вещей – люди в Новоспасске не забывали о Боге. Не то, что я.

«Знаете, сыне, – сказал батюшка, до ужаса нелепо смотревшийся в подряснике как будто не по размеру, – вы не так уж больны, как вам хочется думать».

Мы шли по дорожке, беседуя. Ветер бросал в лицо лепестки вишни – будто началась метель, а нервы утратили способность чувствовать мороз.

«Не надо, отче, – попросил я. – Раз уж зашла речь о врачебных метафорах… Помните, была такая болезнь – лепра? Проказа, как в Писании. Прокаженным больно. До определенного предела. Когда болезнь его перешагнёт, у них уже ничего не болит. Нечему. Вы можете дать мне что-то от фантомных болей?»

«Ко мне и моим братьям идёт весь город, – невпопад ответил батюшка, – от пятилетнего мальчугана до войскового старшины. Все хотят знать наше мнение о том, что за рекой, хотя мы в первый же день объявили, что будем ждать и молиться».

«Это естественно», – пожал я плечами.

«Это естественно. Люди обеспокоены. Но вы первый из всех, с кем я говорю за эти дни, кто озаботился своей душой», – в глазах священнослужителя – искорки от солнца; а кажется – слёзы.

«Я не…»

«Просто вы не осознали того, что тревожит вас. Успокойтесь. Тот, кто ещё ищет Бога – уж точно ничего и никого не потерял, – рассудительный голос священника бесил. – Вы ведь исповедовались? Вот и прекрасно. Время и раскаяние… перевязки, если угодно, сделают остальное. Не отнимайте время у санитара».

Слова – жесткие. Улыбка – извиняющаяся.

«Вы всегда так суровы с больными?» – спросил я устало.

«Только с ипохондриками».

Не слова – приговор. Не помогут.

«Штаб-ротмистр, – тихо окликнул он вслед. Весь город уже знал мои звание и род занятий. – Я немного интересовался старинной медициной. Предположим, у больного запущенная лепра. Недужный испытывает страдания и проходит курс лечения. Но болезнь должна дойти, как вы выразились, до определенного предела, чтобы выяснилось – перешагнёт ли он его себе на погибель, подействует терапия или болезнь его оставит сама собой, унеся с собой часть тела. Разница в том, что в случае… лепры души этот выбор всегда за пациентом».

Стало легче. Ненамного, но уже что-то.

…Звонок в дверь прервал воспоминания. Стало страшно – в окно покойник насмотрелся, теперь через главный вход полезет?

Спросит: «Зачем?». А самое паскудное – спокойно объясню, зачем и отчего.

Тьфу!

Прогнал мару, открыл раннему гостю. На пороге стоял Отто Рейнмарк.

Швейцарец поднял шляпу и заявил:

– Одевайтесь и следуйте за мной. Нет времени здороваться с хозяевами. К вашим вышел человек с той стороны. Если это ещё можно назвать человеком.

– Правда? – я уставился на коммуникатор.

Сигнал отсутствует.

– Связи нет с ночи. Меня с авто мобилизовали ездить на посылках, – господин Рейнмарк улыбнулся, будто сотворивший отменную шалость мальчишка.

Я не стал его разочаровывать, сообщая, что его личность отлично известна. Впрочем, он и сам об этом знал.

– Тут две минуты, но доедем. Допустите к источнику?

– Можно, – секунду поколебавшись, ответил. Хорошие отношения дорогого стоят. – Но только после меня и в моём присутствии.

– Право первой ночи – святое, – усмехнулся Рейнмарк.

…Передо мной сидел мертвец. Прикованный к стулу, он всё же оставался безучастен.

Заходил в комнату – чуть не поперхнулся. Предупреждали, но одно дело услышать, даже увидеть на голодисплее, другое – лично. Решил часом, что кошмар не закончился. Вот он, Трифонов. Но что с ним стало?

Белая рожа, выпяченные буркала глаз, сосуды налились застоявшейся кровью… Чувство вины переполнило сердце. Потом я заметил вкрапления металла на коротко остриженном черепе казака и успокоился.

На пушку берёте, господа? Не на таких напали.

– Мы просим, – невыразительный голос. Не призрака – машины, – чтобы нам дали возможность высказаться перед остальными державами.

– Возможность будет, – хмыкнул я механически. – Что ты такое и почему на тебе тело уважаемого человека?

Врать не впервой. Будет им возможность, только шнурки поглажу, как papá выражаться любит. Интересно, что такое «шнурки»? Но как поглажу – сразу, точно…

– Мы – единение, – собеседник замялся. – Вечность. Сингулярность, созданная на корпоративной территории.

Ну ровно дешевый автопереводчик.

– Подробности? – говорю.

– Мы были людьми. Мы остались ими. Человечество ждало пути слиться с машиной, слиться друг с другом. Века. Теперь точка сингулярности пройдена. Мы – ваше будущее.

– Забитый эфир? Вскрытые тела у вас на борту? Побоище, что вы учинили моим ребятам? Тело нашего человека, из которого вещает непонятно что? Не прельщает, извини, – не удерживаюсь от сарказма.

– Вы не так поняли. Мы не так поняли. Эфир – случайность, ошибку ликвидируют очень скоро по вашим меркам. Тела – покинутые оболочки. Сканирование требует уничтожения органического мозга. Побоище… Вы… Мы, – поправляется машина, – влезли в служебный туннель во время диагностики. Потом поиграли с настройками. Далеко ли до беды, если ребенок забредет на энергостанцию?

– Ты… вы не ответили про Трифонова.

– Я остался собой. Внутри сингулярности. Зацепился, не успел с вами… Всё было добровольно. Со мной поговорили, убедили и я всё понял. Теперь это тело – платформа для нас, – мне показалось, что в голосе прорезался намёк на чувство. – С кибернетическим мозгом. Позовите мою жену – и я расскажу ей то, что знаем только мы. Друзей. Родственников.