— Да говорю тебе, надо за ней подняться, — сказал в этот момент отец. — Поди, не вышло у них ничего, вот девчонка и боится нам на глаза показаться. Я схожу за ней, приведу.

— Да она же говорила, что все прошло удачно, — уже, видимо, не в первый раз повторила мать, потому что голос ее прозвучал утомленно.

— Ну, и где ж она, если все так удачно?

— Я здесь!

Геля едва удерживалась от смеха, дожидаясь, пока все трое сообразят, что сказанное относится к ним, и обернутся. Ленка даже не услышала ее голоса. «Вот оно!» — мелькнуло в мыслях, и Геля просияла улыбкой им навстречу.

— Вот же я! Не узнали?

— О Боже! — вскрикнула мать так тоненько, что Геле почудилось, будто эта немолодая женщина, с которой они никогда не были особенно близки, на миг вернулась в свое почти забытое детство, в тот самый возраст, когда еще верят в чудесные превращения. Геля и сама совсем недавно вспомнила эти ощущения полной нереальности происходящего.

У отца знакомо отвисла нижняя губа:

— Гелька… Доча, это ты, что ли?

И только дядя Володя радостно расхохотался:

— Ай да Ангелина, писана картина!

Геля шагнула к ним и впервые за долгое время обняла расплакавшуюся мать.

* * *

Через окно Павел Тремпольцев с удовольствием наблюдал эту сцену. Его так и подмывало распахнуть створку и крикнуть Геле:

— Отлично сыграно! У вас положительно есть актерские способности. Дерзайте!

Наверное, надо было это сделать, вдохновить девочку, в природной робости которой не было деревянной закомплексованности, которую так трудно, зачастую невозможно изжить на сцене. Эта Ангелина напомнила ему Лив Тайлер в фильме Бертолуччи — та же чистая, свежая, еще не сознающая своей силы красота. Только у Гели она не была природной.

Хотя, впрочем, велика ли разница, если смотреть на результат, не зная предыстории? Сейчас экран просто кишит такими искусственными красавицами… Некоторые даже кичатся этим, вон Деми Мур всему миру объявила, в каком месте у нее что подтянули, сколько убрали, а где нарастили? Глупо, но от «звезды» такого уровня и это приняли. Так что станет Ангелина кумиром поколения, тогда, может быть, тоже расскажет во всеуслышанье трогательную историю о девочке-дурнушке, не знающей даже слова «мечта».

Ах нет, как же — мечта у нее как раз была! Стать кинокритиком, чтобы поливать презрением тех смазливых и бойких (любимое словцо бродяжек Стейнбека!), которым удалось прорваться на экран. Достойное занятие для прыщавой девушки, которой никогда не стать женщиной…

Тремпольцев усмехнулся: зато теперь станет наверняка, и очень скоро, судя по тому, каким взглядом ее проводил родной дядюшка. Во время их сумбурного разговора Геля только упомянула этого австралийского родственника, но Павел сразу вычислил — это он и есть. Не другой же, плюгавенький и носатый, наградивший дочь своими гнилыми генами! Где были глаза той женщины, стоявшей между ними, когда она выходила за него замуж? Хотя тоже не красавица, издалека видно. По осанке, жучок сушеный, а не женщина… Кому из них, интересно, приходится братом этот холеный дядюшка?

А Геля-то расправилась, отметил Павел с радостью за нее. Что значит — вовремя ее избавили от этой чудовищной маски. Еще лет пять, и она тоже скукожилась бы, как мать, и тогда ни один хирург не помог бы. Ведь эта корявость больше внутри. Проказа души.

— Да что я такое несу?! — ужаснулся он.

Отшатнувшись от окна, словно обнимающиеся внизу люди могли услышать его, Тремпольцев в волнении прошелся по комнате, которую никак не желал называть палатой. Он пытался понять, как пришло ему в голову сравнить физические недостатки с ржавчиной, что разъедает душу? Да разве мало ему встречалось почти уродливых, но чудесных людей? Сколько подонков, лицами которых хотелось любоваться, затаив дыхание?.. Разве сам он не был все эти годы отвратителен до смешного, а сейчас вдруг стал красив до того, что у самого слезы наворачивались? Ну, и что изменилось в нем самом? В том главном, что и составляло его сущность? Да ничего! И не могло ничего измениться. Как и в Геле, как в этой шлюхе Изольде.

Красота может сделать хорошего человека счастливее, потому что ему не нужно будет замирать от неловкости всякий раз, когда он собирается выйти на улицу. Но того, кто лишен красоты внутренней, скальпель пластического хирурга не сделает ни добрее, ни благороднее. Может, перед операцией стоит проверять будущих пациентов на детекторе духа, чтобы отсеивать гниль, способную причинить больше вреда миру, если в их распоряжении окажется красивое лицо? Надо поделиться этой идеей с Медведевым. «Он в ответ скажет: «А кормить вы меня будете, батенька? Гниль богата. Именно она и составляет девяносто девять процентов тех, из кого я ваяю Аполлонов и Афродит. Такие, как вы с Гелей — случайные пациенты. Странно, что вы оказались у меня одновременно». Глупо и затевать такой разговор. Каждый зарабатывает, как может. Увы!» — заключил Павел.

Он непроизвольно вздрогнул, когда услышал голос Медведева:

— Вы тоже видели это представление? Какова наша девочка, а? Не ожидал от нее такого.

— А я ожидал, — солгал Тремпольцев. — Я посоветовал ей поступать в театральное училище или во ВГИК. По-моему, то, что вы сотворили, очень киногенично.

Лицо Анатолия Михайловича исказилось гримасой недовольства:

— Вот только не надо говорить о ее лице, как о неодушевленном предмете, отдельно от нее существующем. Это все ее плоть и кровь. Я только слегка подправил небрежность, допущенную природой.

— Да я понимаю, — без воодушевления отозвался Тремпольцев.

— Простите. Я не собирался читать вам нотаций, — хирург тяжело опустился на стул. — Вот еще одну выпустил в мир. Теперь я уже ничем не смогу ей помочь.

— А всем хочется помочь?

— Не всем. Далеко не всем.

Павел чуть заметно улыбнулся:

— И мне хочется помочь этой девочке.

Медведев поднял голову:

— Что она рассказала вам о себе?

— Да практически ничего. Хотите кофе? У меня тут есть растворимый. И немного печенья.

Не поняв того, что услышал, Анатолий Михайлович отозвался эхом:

— Печенье… Да.

И следом очнулся:

— А, нет. Не стоит. Я уже собираюсь домой. Сегодня ночью дежурил, спать хочу, как черт. Дожидался, пока Арыкову заберут, и пропустил, когда за ней приехали.

— Гелина фамилия — Арыкова?

— Это вас как будто удивило?

— Нет. Не знаю. Не совсем русское звучание, верно?

Медведев признался:

— Я не силен в этом. Девочка с самого детства была посмешищем для окружающих — это я знаю.

— Я представляю, — пробормотал Тремпольцев.

— Лучше не представлять, мой вам совет. Хотя вы — артист. Для вас в порядке вещей влезать в чужие шкуры, да?