«А если все-таки…» – подумал еще Антон Пав-лович.

«Если все-таки… зарежут?» – подумал он и со страхом покосился на обувь.

Антону Павловичу стало муторно и тошно.

«Ведь бывали уже, наверное, такие прецеденты… Такие случаи, – продолжал рассуждать сам с собой Антон Павлович, забиваясь от ботинок поглубже в диванный угол, – когда ботинки резали людей? Приходили, пока человек спит, и – чик! – резали человека, а потом уходили совершенно безнаказанно…

Душили шнурками…

Наверняка душили!

Боже, какой ужас!

Это проклятая Феклиста накаркала!..

Что же мне делать?!

Я надеюсь, мне все это снится!» – думал затравленно в своем углу Антон Павлович, пока ботинки совершенно безнаказанно разгуливали по его доске, разбрасывая мысками фигуры.

«Нет, не могу я больше терпеть это безобразие! Хулиганы, пусть душат!» – подумал Антон Павлович, и когда, сбив белого короля (постарался левый), убийцы-ботинки направились без всякого стеснения к черному… Антон Павлович набрал в грудь побольше воздуха и…

Икнул.

– Ик! – икнул Антон Павлович, и ботинки, вздрогнув, медленно повернулись на каблуках…

…медленно повернулись на каблуках, усмехнулись и, неторопливо пошаркивая, направились в сторону икнувшего.

Они выглядели как кошмарный сон, эти ботинки. И убежать от них не было никакой возможности: ботинки наверняка бегали быстрее Антона Павловича, и снова притвориться спящим было уже невозможно…

«Ботинки мне все равно не поверят», – понял Антон Павлович и, вжавшись в диванную спинку, заскулил от отчаяния…

Полдень шестнадцатого мая стоял над городом. По городским тротуарам разгуливали миллионы ботинок. Черные и коричневые, оранжевые, белые и кремовые ботинки; уже запыленные и только что начищенные; на каучуковой подошве и на резине; тесные и разношенные, как галоши; лодочки и на ремнях; со шнуровкой и на липучках. Ботинки разных размеров. С совершенно разными характерами, мыслями и целями.

Одни ботинки спешили по делам, другие расхаживали у памятников. Третьи….

И так далее, и так далее…

Миллионы, миллионы ботинок, сдвоенных парами…

Среди них пробирался в одних носках невидимый, потерявший свой черный ботинок с дырочками для вентиляции воздуха и ненавязчивым тиснением, придуманный Антоном Павловичем Константин Михайлович Безумный…

Через распахнутые Людмилой Анатольевной шторы с веселым весенним гудением, точно шмели, в комнату влетали звуки.

Задушенный ботинками Антон Павлович открыл глаза и посмотрел в потолок. Сперва ему померещились на нем следы. Но Антон Павлович поморгал, и следы постепенно растворились в побелке.

Людмила Анатольевна, приветливо улыбаясь, отошла от окна. В руках жены, чуть скосив глаз, Антон Павлович разглядел край картонной коробки. Все так же улыбаясь, жена, шлепая тапочками, приблизилась к постели, где неподвижно лежал Антон Павлович, и распахнула коробку.

Это была черная пара хорошей кожи, с двойным перехлестом шнуровки, ненавязчивым тиснением и дырочками для вентиляции ног.

Тут Антон Павлович не выдержал, мучительно зевнул и проснулся.

– Пойми меня, Никанор, дело вовсе не в публикации! – говорил Никанору Ивановичу Виктор Петрович Рюмочка. Утверждая это, Виктор Петрович смотрел на спецкора дикими воспаленными глазами, вращал зрачками, взмахивал пегими ресницами и страстно теребил приятеля за пуговицу. Оторвав наконец пуговицу, подающий надежды литератор, посмотрел на нее так же пронзительно, как смотрел на все остальное, и решительно вышвырнул кругляшек за скамейку. Пуговицу тут же окружили голуби.

Сашик моргнул, с тоской оправляя опустевшую петлю.

Подающий надежды автор проводил мрачным взглядом облачко на небе и, чуть поразмыслив, принялся за карман спецкора.

Спецкор осторожно отодвинулся, неизданный литератор встревоженно пододвинулся и, вцепившись в карман Никанора Ивановича покрепче, точно опасаясь, что приятель даст деру, продолжил угрожающим сиплым шепотом:

– Вот что я скажу тебе, Никанор! Никанор, верь мне! Тут заговор! Целенаправленный, планомерный развал мысли! Публику кормят кровавым компотом, Никанор! Окрошкой мысли!

Виктор Петрович угрожающе поскреб ногтем и отшвырнул за скамейку следующую пуговицу.

– Эта сволочь, эта бездарная амеба Райский, ты читал этого мерзавца, Никанор?

Никанор Иванович читал, но на всякий случай отрицательно покачал головой. Виктор Иванович признательно дернул карман. Карман хрустнул и повис на нитках.

Никанор извлек из пакета пару пластиковых стаканчиков, достал из-за пазухи согретый сердцем «Пшеничный колосок», тяжело вздохнул и поровну налил. Приятели выпили, закусив размякшим шоколадом «Аленка»…

Антон Павлович нагнулся под стол, пошарил в темноте рукой, достал бутылку и опасливо прислушался.

Тонкая перегородка донесла до Антона Павловича сердитый голос жены. Жена разговаривала то ли сама с собой, то ли по телефону.

Антон Павлович облегченно вздохнул и также немного плеснул в стакан. Ему было неспокойно. Душно и одиноко. С завистью смотрел Антон Павлович на Никанора и Рюмочку. Ему хотелось к ним, на бульвар, на парковую скамеечку. Ему хотелось, чтобы Виктор Петрович не обижал его повести. Ему хотелось любви. Ему не хватало любви.

«Никто, никто не любит меня!» – с обидой и тоской поглядывая на шахматные фигуры, думал Антон Павлович…

Однако Антон Павлович ошибался.

Людмила Анатольевна любила его.

Бесчисленные враги мужа становились ее врагами. Нанесенные Антону Павловичу обиды застревали в сердце Людмилы Анатольевны ржавыми пулями, не рассасывались и не старели.

Нанесенные Антону Павловичу обиды блуждали по лабиринтам души Людмилы Анатольевны подводными минами; злые стрелы критических статей, выпущенные врагами в доверчивого мужа, копились в Людмиле Анатольевне, как в мрачной каменистой пустыне копятся пары ядовитой вулканической серы, как в глиняном горшочке туземца дают яд толченые листья кураре…

Имя врагам мужа был Легион.

Крошечным и беззащитным казался Людмиле Анатольевне ее беспомощный, неприспособленный к кровожадной действительности Антон Павлович, и ей часто хотелось взять бедного мужа на руки или броситься на грохочущую амбразуру кровожадной действительности, чтобы телом прикрыть Антона Павловича от автоматных очередей литературных будней.