Но Виктор Петрович тоже молчал.

– Ам-ам. Ам! – еще более грозно шамкнул Антон Павлович на Виктора Петровича, написавшего название романа «Вечная сушь» через «Ч»…

Но отважный Виктор Петрович не испугался…

Виктор Петрович смотрел на Антона Павловича с той же непримиримой ненавистью, с какой Антон Павлович смотрел на него.

Антон Павлович заговорщицки подмигнул Виктор Петровичу.

– Знаю-знаю… дружок. Дай тебе волю, в миг бы меня проглотил! Ам! И все… и нет Антона Павловича, так, братец? – почти дружелюбно заговорил с Виктором Петровичем Антон Павлович и еще больше разулыбался.

– Но нет тебе воли…. Нет! Понимаешь, братишка? Вот клеточка. Вот ты. Тут тебе и вся твоя воля. Ни туда ни сюда, сам понимаешь, не денешься, – все еще радовался Антон Павлович, когда Виктор Петрович вдруг оттолкнул правую руку Антона Павловича и левой рукой Антона Павловича перепрыгнул на безопасную клетку, загородив собой от Людмилы Анатольевны и Вениамина Александровича и ясновидящую вдову.

Напуганный, удивленный и растерянный, смотрел Антон Павлович сверху вниз на свою шахматную доску.

Фигурки по-прежнему стояли молчаливо и неподвижно. Призрачный луч карманного фонарика «Русь» скользил по головам, и в его призрачном, таинственном свете, в зверином вое заоконного ветра, громовых раскатах и всполохах молний Антону Павловичу померещилось вдруг, что фигурки шепчутся, ухмыляясь.

И тогда Антон Павлович свел правую руку с зажатой в ней женой в кулак и с силой грохнул кулаком по центру доски. Фигурки подпрыгнули и притихли.

Людмила Анатольевна закричала во сне. Но Людмила Анатольевна только зря разевала рот. Во сне ее крика все равно никому не было слышно.

– То-то же! – сквозь зубы процедил Антон Павлович, и тут квартиру Райских пронзил оглушительный и визгливый дверной звонок…

Пропили полночь.

Тускло светили приятелям синие язычки горилки.

Сизый нос Виктора Петровича Рюмочки клевал тарелку.

Шептал «Маяк». Пахло пельменями.

В черном квадрате окна металась майская буря. Разговор шел о главном.

– Я задушу ее, Никанор… Верь мне, Никанор! – в который раз обещал Виктор Петрович Рюмочка Никанору Ивановичу и вставал решительно, но под ним так же решительно вставал пол. На вставшем полу Виктор Петрович себя не держал, а только сползал и стукался.

Так Виктор Петрович дополз до духовки и попрощался с Сашиком.

Открыл.

Положил голову на духовую решетку, закрыл глаза и попытался закрыть за собою дверцу. Подергал ею, но что-то ему мешало. Последняя надежда угасла.

Длить бессмысленное существование было незачем.

Возвращаться некуда.

Никанор его оттащил.

Виктор Петрович заплакал. Но перед ним встала глубокая тарелка пельменей. И прежде чем отхлебнуть, он помял сигаретку и затянулся, выпустив клеклый дым в сторону майской бури.

Внезапно жить на свете стало хорошо. Непонятно как, но возродилась неопределенная надежда неопределенно на что.

Никанор Иванович и Виктор Петрович спели на двоих «Трех танкистов». Виктор Петрович пел куплет «И побили!» особенным, торжественным и ожесточенным голосом.

Никанор вступал в припев.

Было уже к рассвету, когда друзья обнялись и отправились спать.

Виктор Петрович лег на коврик у двери, убедительно объяснив Никанору, что так нужно.

Никанор пал рядом на тумбочку охранять друга, но провалился тотчас же в сон и увидал там с облегчением вместо младшего корректора «Слави» милую с некоторых пор его душе секретаршу Вениамина Александровича Машу Кукушкину.

Маша спрыгнула с подоконника и протянула Никанору Ивановичу мокрые от дождя холодные руки.

Глаза Кукушкиной были цвета желтого янтаря.

Губы Маши пахли липовым медом и земляникой.

И горько пахли скошенными травами Машины влажные волосы…

Никанор все ловил Кукушкину до утра, но едва голова спецкора безмятежно пала ей на грудь, как неиздаваемый, потерявший надежду младший корректор открыл глаза, встал с коврика и медленно потянул вниз дверную ручку.

Дверь скрипнула.

Маша Кукушкина завертелась волчком, оттолкнув Сашика, и нырнула в окно.

Совсем потерявший голову спецкор бросился за секретаршей, и оба растаяли во всполохах молний и громовых раскатах.

Над мегаполисом протянулась лиловая полоса восхода. И растаяла.

До утра еще следовало дожить.

Виктор Петрович Рюмочка крадучись поднимался вдоль лифтовой шахты…

«Дзинь!»

«ДЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЫНЬ!!!!»

«Дзинь!!!!!» – разорвалось в ушах Антона Павловича, и одновременно с разрывом в доме № 13-бис вспыхнул электрический свет.

Ослепленный и оглушенный, Антон Павлович стоял несколько секунд неподвижно, после чего лицо его побагровело, брови крестом легли в переносицу, зрачки сузились, и Антон Павлович выплюнул из себя звук отчаянной и пронзительной силы.

– ЛЮД-МИЛ-ЛЛА-аааа! Открой, Людмилллла! – вот каков был тот звук. Он заставил звонившего, отпустив кнопку звонка, отпрянуть от двери, а Людмилу Анатольевну вышвырнул в коридор в одной ночной рубашке и бигуди.

Цепочка звякнула. Людмила Анатольевна откинула ее, спросонья позабыв даже заглянуть в дверной глазок, и автоматически распахнула дверь.

…Похожий на больную чумой кикимору, покрытый зеленоватой щетиной, с красными мешками век и мутными глазами, протягивая дрожащие пальцы к горлу несчастной женщины, стоял на пороге, щурясь зубами, Виктор Петрович Рюмочка. Неиздаваемый автор с бульвара Адмирала Нахабина, потерявший надежду.

Антон Павлович прислушался. Было тихо. Переведя дух, писатель с облегчением сосредоточился, накрылся одеялом и мгновенно уснул.

Не произнося ни звука, Людмила Анатольевна и младший корректор «Центральной слави» проследовали мимо кабинета погрузившегося в сон писателя в направлении синей гостиной.

Людмила Анатольевна пятилась, крепко сжимая в правой руке изящную, но тяжелую бронзовую Мельпомену, время от времени отмахивалась музой от незваного автора.

Виктор Петрович в ответ замахивался на хозяйку Каллиопой, прихваченной с той же полки прихожей.

Потерявший надежду младший корректор наступал, рыча и вращая глазами. Свободная рука обманутого автора неумолимо тянулись к горлу душительницы свежего литературного слова.

Очень скоро хозяйка и сопровождавший ее гость, не отводя друг от друга глаз, достигли коридорной арки, где напольная черно-белая плитка «Гершель» переходила в лазоревую.