Там пятившаяся спиной Людмила Анатольевна споткнулась о наборный поребрик, пошатнулась и, окончательно утратив душевное и физическое равновесие, уперлась спиной в амальгамовый встроенный шкаф.

Равнодушная амальгама отразила неумолимое, жуткое лицо непризнанного автора.

Виктор Петрович приблизился. Губы его решительно сомкнулись. Глаза сверкнули, зубы защелкали, и младший корректор, усмехаясь, взметнул над головой загнанной Людмилы Анатольевны музу эпической прозы, безмолвную бронзовую Каллиопу.

Людмиле Анатольевне замахиваться было некуда: позади стоял шкаф. Пальцы перепуганной женщины пробежали по равнодушной зеркальной поверхности и вдруг нащупали путь к спасению.

Людмила Анатольевна подняла над собой Мельпомену и без замаха опустила бронзовую дочь Зевса и Мнемозины на всклокоченную голову непризнанному автору.

Автор пригнулся. Дочь пронеслась мимо. Но даже мгновения ее полета хватило Людмиле Анатольевне, чтобы незаметно раздвинуть позади себя створки и нырнуть в спасительный шкаф.

Людмила Анатольевна затаилась.

Виктор Петрович Рюмочка остался у таинственно мерцающей амальгамы один.

Меж пилястрами шкафа растерянно торчало его больное, печальное отражение. Сраженное внезапным исчезновением хозяйки квартиры, оно задумчиво почесало у себя в голове бронзовой Каллиопой.

…Еще долго бродил в предрассветных сумерках по опустевшему сумрачному коридору потерявший надежду Виктор Петрович Рюмочка.

Время от времени он решительно распахивал двери комнат, как дрессировщик распахивает клетки со львами… Но внутри этих клеток никого не было. Лишь весенний сквозняк вылетал Виктору Петровичу навстречу и захлопывал двери позади него.

Наконец, уже едва держась на ногах от усталости, Виктор Петрович распахнул мини-бар и, неожиданно найдя в нем утешение, остановился на привал.

Привалившись к пилястре, непризнанный автор отвинтил горлышко медного цвета жидкости и сделал пару глубоких глотков. Глотки спасли Рюмочку от жажды и от тоски. Взбодрили. И вновь поселили в его душе надежду.

Виктор Петрович вскрыл зубами шоколадную коробку и стал есть конфеты руками, злорадно разбрасывая по напольному эксклюзивному покрытию золотые скомканные шарики фольги, что лежала под фантиками. Сами фантики шуршали весело, по-новогоднему. В остальном в квартире знаменитого прозаика было тихо, торжественно и гулко. Как в склепе.

Виктор Петрович не удивился появившейся вдруг из-за мраморной капители крысе с вишневыми глазами, рогами на голове и собачьим хвостом, он даже обрадовался этой живой душе, как старинному приятелю.

Виктор Петрович выпил еще немного и, подтащив шипящее существо за лапы, нежно обнял его. Младший корректор решил, что существо это, как и все на свете, нуждается в понимании и любви.

Оказалось, однако, что утешаемое существо ни в понимании, ни в любви, ни тем более в объятиях младшего корректора «Центральной слави» не нуждалось.

Утешать существо выходило неудобно и неспокойно – оно брыкалось, молотило коготками в грудь, вывертывалось, плевалось, царапалось и отвратительно пахло клеем.

Пришлось его отпустить.

Существо село под капителью, из-за которой явилось, встряхнулось, достало из пасти язык, задрало копытце и принялось чесаться, дрыгая от удовольствия лапами и повизгивая.

Виктор Петрович махнул на него рукой, встал, придерживаясь за угол, оттолкнулся и отправился дальше.

Мерсью побросала лапы и, цокая хитиновыми копытцами, направилась следом.

Виктор Петрович в который раз натолкнулся на шкаф, где, привалившись к перегородке, накрытая синей лисой, случайно уснула Людмила Анатольевна. Он сделал зеркалу «Бе-е», выпучил глаза и, оставшись довольным отражением, наконец приблизился к двери кабинета, где безмятежно, как дитя, спал Антон Павлович.

Дверь оказалась приоткрыта. Ветер трепал ее, таская туда-сюда с неприятным скрипом. Из-под дверной щели сочился предутренний свет.

Виктор Петрович просунул в щель голову и оглядел сумеречное помещение.

В центре письменного стола стояла шахматная доска. Слева от доски лежала знакомая Виктору Петровичу до судорог синего цвета папка с рукописью «Последней Надежды»…

Младший корректор хотел вздохнуть от облегчения и радости, но сумел только выдохнуть с угрожающим писком, распахнул дверь и коршуном бросился на рукопись.

В папке было пусто.

Со стоном и папкой в руках Виктор Петрович опустился в кресло и, стянув со спинки махровый халат хозяина, опустил руки в карманы.

Антон Павлович заворочался во сне, что-то сердито сказал и, высунув из-под пледа ступню, пошевелил ею, как будто грозя незваному гостю.

В то же мгновение Виктор Петрович ощутил сжатую между пальцев прохладную бородку небольшого ключа.

Людмила Анатольевна проснулась во встроенном купе итальянской мебельной фабрики «Априори», чихнула, хотела распрямиться, но крепко приложилась затылком о двухполосную направляющую, обрушила на себя шлегеля противопыльных щеток и вывалилась наружу.

В квартире было тихо.

Так тихо, что слышно было даже, как в кабинете Антона Павловича тикают часы и стучит незакрытая форточка.

Дверь была приоткрыта.

Стараясь не потревожить скрипом спящего мужа, Людмила Анатольевна протиснула голову в щель и приглушенно вскрикнула.

Нижний ящик стола Антона Павловича, выдернутый с корнем и выпотрошенный, вывернутый наизнанку, лежал на полу.

Сквозняк шелестел, разметая по комнате пустые листы.

Леденея от ужаса, Людмила Анатольевна опустилась перед разоренным ящиком на колени.

«Мерзавец, вор и негодяй младший корректор, этот непризнанный идиот, похитил новую рукопись мужа…» – с отчаянием думала бедная, перепуганная Людмила Анатольевна.

Но Людмила Анатольевна ошибалась.

Антон Павлович давно уже ничего не писал.

Кроме шахматных партий.

А написанное прятал у себя под подушкой.

Пропели вороны. Прокричали коты. Отгрохотали мусороуборочные спецтехники. Прошуршали дворники. Мигая оранжевыми сиренами, прополз по проспектам, утопая в лужах, поливальный транспорт. Пробежали дворняжки. Пробрели, шатаясь, лица без определенного места жительства и другие несчастные. Прошуршали крысы.

Влюбленные поцеловались на подоконнике, и Маша Кукушкина, оставив на губах Никанора янтарный, липовый мед русалочьих шепотов, растворилась в золотых пылинках восхода.

Спецкор нежно обнял тумбочку, по впалым щекам его катились слезы.