– Ты дома, – сказал он Блестке. – Я знаю, тыникогда меня не простишь… потому даже не прошу прощения. Она внимательнопосмотрела ему в лицо.

– У тебя шрам на щеке. И еще на виске. И на подбородке…

– Да, – ответил он коротко. – Уже не болят.Болит другая рана.

Лицо потемнело, из груди вырвался короткий вздох. ГлазаБлестки погасли, догадалась, когда получил эти шрамы.

Ворота распахнулись, во двор ворвались на полном скакувсадники. Блестка поспешно встала, замахала руками:

– Это я, я!.. Я вернулась!

Могли полететь десятки стрел, Блестка с замиранием сердцазаметила Гордислава, чьи стрелы пробивают любые доспехи, и героя Верена,который одной стрелой способен пробить ствол столетнего дуба насквозь, оба уженатянули страшные луки. Иггельд встал, глупо и бесстрашно, словно и не куяв,руки в стороны, оружия нет, выстрелить сейчас легко, никакая кольчуга невыдержит стрелу из лука Верена, но все же позорно стрелять вот так даже всамого лютого врага…

Рокош сделал шаг вперед, но с крыльца не сошел. Он самподобен грозовой туче, глаза сверкают, а пальцы на рукояти топора сжались доскрипа.

– Что произошло?.. Сперва Рослинник, теперь…

Блестка ухватилась за руку Иггельда, соскользнула пожесткому панцирю, Иггельд отпустил ее пальцы, когда уже почти коснулась земли.

– Я отвечу, – сказала она звонким голосом. –Рослинник ворвался со своим отрядом и похитил меня, когда мужчины уехали набольшую охоту. Кто-то сумел услать даже охрану, даже Ровена и Черпеца, которыевсегда находились при мне!.. И еще этот кто-то открыл запертые ворота… Надеюсь,наши старейшины отыщут этого человека. Рокош перебил торопливо:

– Но что… Рослинник? Что он сказал?.. Как отпустил?

– Рослинник убит, – ответила она холодно. –Вот он убил… Иггельд!

Иггельд даже без оружия выглядел огромным, грозным ипугающим в своей мощи. Иссеченные и побитые в страшной сече доспехи на немсидели, как собственная кожа, всяк чувствовал, что не затрудняют движений, адраться умеет, все уже знали, умело и беспощадно.

Он не сказал ни слова, не сводил глаз с Блестки.

Блестка заговорила снова, голос полон горечи:

– Мы дожили до того, что Рослинник, что не показывалсяиз своей норы, явился и похитил меня прямо из Арсы!.. Мы дожили до того, чтоодин меня хватает в моем же доме, а другой… другой перехватывает по дороге!

Иггельд сглотнул ком в горле. Ратша смотрел сверху сглубоким сочувствием. Дракон лежал тихо, даже не шевелил хвостом, чтобы сноване пришлось драться, когда красный призрачный зверь так больно обжигает морду илапы.

– Малыш, – сказал Иггельд вполголоса, –улетаем. Назад, домой.

Блестка оглянулась, брови взлетели, как подброшенные порывомветра.

– Сейчас? Вот так… после всего?

Иггельд огрызнулся:

– Блестка, я спасал тебя не для себя.

Она посмотрела с недоверием.

– Я понял, что ты в руках насильника, – ответил оннеуклюже. – И я… освободил тебя. Не спас, освободил. Прощай! Ты ничего мнене должна.

– Но…

– Ничего, – ответил он, и затаенная яростьпрорвалась в голосе. – Ты что же хочешь, расплатиться?

Дракон с готовностью поднялся, Блестка отступила на парушагов от ожившей громады. Дракон подобрал лапы под брюхо, с силой оттолкнулся,в воздухе ударил крыльями, кончиками достав до земли. Взметнулся сор, людипопятились, кто-то упал, сбитый с ног сильнейшим порывом ветра. Блесткутолкнуло в спину, Рокош растопырил руки, но она с разбегу пробежала мимо.

Когда ветер утих, дракон уже был не крупнее коршуна в небе,и все время уменьшался, поднимаясь выше и выше. Рокош спросил с недоверием:

– Рослинник… в самом деле?

– Да, – ответила она потерянным голосом. –Да, он уже больше нас не потревожит.

Рокош спустился с крыльца, глаза быстро бегали по сторонам,словно пересчитывал уцелевших. Обернулся, спросил с надеждой:

– Так что же, может быть, собрать войско?

– Зачем? – спросила она безжизненно. Глазапродолжали смотреть в синее небо. – Зачем?

– Самое время попробовать убедить их примкнуть кАртании… На известных условиях.

Она покачала головой.

– Разговаривать не с кем. Нет Рослинника, нет еголучшей тысячи. Нет самого города Тырнова.

Слышно было, как одновременно с Рокошем ахнули еще несколькочеловек.

– Даже города?

– Эти двое на драконе, – произнесла Блесткаустало, – да и сам дракон… просто истребили город. И всех в городе. Такчто туда можно послать хоть десять человек. Ну, сотню… А те земли отныне наши.

Она пошла в дом, непривычно сутулясь, чего никогда раньше неделала. Видимо, очень измучилась, когда ее везли, как добычу, поперек седла, а потомна этом ужасном звере…

Малыш летел медленно, редко взмахивая крыльями. Ратшаощупывал колено, начинает деревенеть, бурчал, бормотал, наконец сказал соткровенной злостью:

– Не понимаю. Просто не понимаю!

Иггельд спросил с тоской, не поворачивая головы:

– Чего?

– Иногда ты мудр, как… как бобер какой-нибудь, а иногдасовсем лось из дальнего леса. Почему, ну почему не повез ее прямо домой? Почемуповернул свою жабу с крыльями? Ты не понял, что Блестка была в твоих руках?

– Не знаю, – ответил Иггельд убито. – Незнаю, почему повернул. Показалось, что так надо. Да, я свалял дурака. Да, былав моих руках.

– Дурак, – сказал Ратша с сердцем.

– Дурак, – согласился Иггельд. Он горбился больше,чем приходилось из-за ветра, голос звучал так, словно выползал из-под упавшейскалы. – Но я… не смог иначе.

– Эх, – сказал Ратша с досадой, – не понимаюя… Нет в тебе жизни, нет священной ярости! Тебя же куры лапами загребут!.. Икак только народ за тобой идет? Почему? Ты ж свое отдаешь, с себя последнююрубаху снимаешь и отдаешь!.. И от других требуешь…

Иггельд испугался, сказал торопливо:

– Что ты, что ты! Когда я требовал? Никогда. Нет, этоты брось, не говори на меня такое.

– Не требовал? – уличил Ратша. – Ты крикомкричал!.. Только молча, правда. Но все равно все слышали!

Воздух стал холодный, дракон поднялся повыше, так почему-толететь легче, холод замораживал дыхание, леденил ноздри. Ратша закашлялся,глотнув слишком много морозного воздуха, выругался, попытался сплюнуть, нокомок не то примерз, не то вылетел льдинкой. Иггельд слышал за спинойраздраженную ругань, горбился, сжимался в ком, а в сердце стучало невеселое:да, потерял… Но все-таки сделал для нее хоть что-то доброе. Вот так бы всюжизнь летать вокруг нее, лучше – незримым, оберегать от всего и всех,заботиться, беречь… После всего злого, что он наделал, теперь всю жизньискупать вину, беречь и защищать…