— Уже посмотрел. Сейчас я дотронусь до них кончиками пальцев. Не волнуйся, тебе не будет больно…

— О, какое приятное тепло… Какое дивное ощущение! В моей голове всё словно перевернулось, тепло бежит по жилам и передается всему телу, я будто оживаю…

— Дело сделано, мой господин, не бойся, открой глаза. Свет не причинит тебе никакого вреда.

— О Небо! Я вижу! — вскричал эмир и, прежде чем осмотреться, распростерся ниц, дабы возблагодарить Бога.

Помолившись, он поднялся на ноги и воскликнул с горячностью:

— Где мой лекарь, где этот посланник Неба?

— Это я.

— Небесное создание!

— Нет, я не ангел, о мой добрый отец! Я — твоя дочь Дорат-иль-Говас, ради которой судьба пожертвовала тобой, я — жена твоего дорогого сына Хабиба.

— Жена Хабиба! Подойди ко мне… Амирала! Дай я обопрусь на твою руку! Мой сын женат, мой сын жив! Где он?

«Жена Хабиба! Подойди ко мне… Амирала! Дай я обопрусь на твою руку! Мой сын женат, мой сын жив! Где он?»

— У твоих ног! — Хабиб припал к стопам отца.

— О Небо! — вскричал Саламис. — Ты возвращаешь мне силы, но хватит ли их, чтобы пережить такое счастье?

И эмир лишился чувств на руках своих детей. Однако то была лишь мимолетная слабость, которая сменилась двумя потоками слез, что полились из глаз любящего отца. Вскоре они смешались со слезами его детей и жены. Старая няня, к которой правитель был весьма привязан, тоже не осталась в стороне.

Природа взяла свое, и нежные чувства еще долго не давали проснуться любопытству.

Но вот Амирала позвала всех к столу, и няня занялась порученным ей делом. Отец сидел между сыном и невесткой, счастливая мать — напротив мужа. Она глядела и не могла наглядеться на всех, кого любила и кого так нежданно вновь обрела.

Уже много дней и ночей она только и делала, что вздыхала. Уста ее открывались лишь для жалоб, сердце не ощущало ничего, кроме печали, а голова не знала покоя от страха. Рыдания ее разрывали душу, она была мертва для удовольствий и жива лишь для боли и страданий. Горе отмечало каждый ее шаг.

Мир в один миг переменился, и с этого дня Амирала лила лишь сладкие слезы счастья. Всё ее существо исполнилось восторга, и уста помогли ему излиться в таких словах:

— Сердце мое, распахнись! Не время теперь сжиматься, от радости не нужна защита! Раскройся прямо сейчас, дай себе волю, поплачь!.. Когда каждая слезинка моя источалась вместе со стоном, думала ли я, что буду однажды плакать и тем наслаждаться?.. О смех! Ты лжец и обманщик. Ты не умеешь передать счастье души человеческой. Ты ничего не понимаешь в чувствах. Ступай прочь, покажись на лицах бездушных созданий, что жаждут бездумного веселья. Отойди от тех, кто умеет ощутить упоительность слез… Дорат-иль-Говас! Хабиб! Ах, сколь прекрасны ваши слезы! Как украшают они и облагораживают ваши небесные лики!

Амирала готова была еще долго слагать стихи, ибо счастье вернуло ей то, что она любила в молодости. Однако картина, которой любовалась мать Хабиба, переменилась: все наскоро поели, няня ушла, настало время Саламису узнать, каким путем Небо возвратило ему его дорогого сына.

Герой подробно изложил свою историю, начав с того самого мгновения, когда он отправился к Кавказским горам. Хабиб рассказал, как вели себя его двадцать спутников и как они бросили его в пустыне один на один со зноем, голодом, жаждой и дикими зверями.

Юноша простодушно описал свои подвиги вплоть до той самой оплошности, что допустил он в подземельях Кавказа, и не стал скрывать от отца, к чему эта ошибка, которую сам Хабиб считал непростительной, привела.

Затем он перешел к встрече, конечно же не случайной, с морскими девами, чья поддержка облегчила ему все дальнейшие деяния и даже спасла жизнь. И наконец рыцарь поведал о счастье, которым он наслаждался с тех пор, как судьба соединила его с несравненной Дорат-иль-Говас.

Потом Хабиб объяснил, по какой причине вернулся на Кавказ, рассказал, как узнал от Иль-Хабуля о несчастьях и бедах, обрушившихся на его отца, мать и весь народ, и как сразу же решил вернуться в Аравию.

Саламис слушал не прерывая, но, как только царевич умолк, спросил:

— Не думаешь ли ты, сын мой, отомстить тем негодяям, что замыслили погубить тебя?

— Отец, — отвечал Хабиб, — думаю, в этом нет никакого смысла. Пусть их мучает совесть в ожидании кары небесной, мне не пристало марать руки местью столь низким созданиям.

— Твои слова полны величия, — возразил Саламис, — но ты рассуждаешь как герой, а обязан думать как царь. Преступление должно быть наказано, злодеям не может быть пощады. Неужели ты не понимаешь? Из-за их предательства и трусости я ослеп, наш народ терпит бедствия, и нет никого, кто осмелился бы выступить против наших врагов. Из-за них здесь царит несправедливость. Совершив страшное злодеяние против тебя и меня, они остались безнаказанны, народ этого не поймет. Как только все узнают, что ты жив, об их вероломстве станет известно, и тебе надлежит пожертвовать ими ради порядка. Добавлю, хоть и знаю, что ты выше всяких страхов, что, оставшись в живых, эти негодяи сделаются нашими злейшими врагами.

Хабиб согласился с доводами отца и попросил его рассказать о последних событиях в Аравии, печальные последствия которых он заметил, ступив на родную землю.

— О сын мой! — продолжил доблестный эмир. — Призываю тебя покарать изменников, чья жизнь приносит вред людям! Да, я требую, чтобы ты поступил вопреки своей собственной природе во имя покоя подданных, коими в будущем тебе предстоит править. Мне самому очень неприятно изображать всё в черном свете, и я не хочу изгнать из твоего сердца доброжелательность — чувство, которым должен руководствоваться истинный мусульманин!.. Когда я погрузился во мрак, когда из-за меня арабы не могли насладиться победой, я в их глазах стал лишь обременительной ношей. Эмиры, мои подданные, забыли о том, кому они обязаны своим возвышением, и отдалились от меня. Между ними пошли разногласия, начались распри, они больше не хотели прислушиваться к моим советам… Народы Аравии попали под мою власть благодаря моим деяниям, подвигам и мудрости, я покорил даже грозное племя клебов — язычников, поклонявшихся солнцу и звездам. Нам пришлось поработить их,