В тот вечер Коль давал в Москве пресс-конференцию, на которой собирался заявить о согласии Горбачева передать вопрос о воссоединении страны немцам. Перед выступлением микрофоны зафиксировали разговор ликующих Коля и министра иностранных дел Геншера, который не был предназначен для посторонних ушей:

Геншер (посмеиваясь). Позвольте пожать вам руку.

Коль (хватая ладонь Геншера). Теперь можно выпить.

Геншер. Отлично! Да! Отлично! Нам действительно стоит напиться[1869].

Вечером Горбачев подводил итоги переговоров с Колем в Грановитой палате Кремля. Канцлер Коль помнит, как Фалин и еще один мидовский эксперт по Германии пришли в полный ужас. Фалин саркастично заявил одному из советников Горбачева, что теперь они могут спокойно увольняться[1870]. На самом деле восторг Тельчика и ужас Фалина были преждевременными. Хотя Горбачев не требовал, чтобы Германия сохраняла нейтралитет, он исключал ее вступление в НАТО. Более того, глава СССР был уверен, что это вопрос решенный, поскольку Коль и госсекретарь США Бейкер заверили его, что НАТО не планирует расширение и не интересуется территорией Восточной Германии.

Бейкер посетил Москву незадолго до Коля. На встречах госсекретарь использовал тактику, которую они с Бушем будут применять на протяжении следующих двух лет, – лестью и участием “подталкивать” Горбачева в нужную сторону до получения результата. Бейкер признался, что он озабочен союзными проблемами, и выразил надежду, что прогресс в советско-американских отношениях “поможет” советскому лидеру решить внутренние вопросы. Он даже дал ему бесплатный совет: экономика может быть либо командной, либо рыночной, третьего не дано. Лишние рубли, которые курсируют в стране и вызывают рост инфляции, должны быть уничтожены, а перед освобождением цен необходимо запустить программу социальной защиты. Однако Бейкер подчеркнул, что ни в коем случае не намерен читать генсеку лекции и призвал его немедленно звонить в Вашингтон, если какие-либо действия США его не устраивают. Госсекретарь говорил искренне; они с Бушем по-настоящему восхищались Горбачевым и боялись за его будущее. Благодаря этому их стратегия взаимодействия с советским лидером была надежна – они “играли” на Горбачеве, чтобы переиграть его (фраза бывшего директора ЦРУ Роберта Гейтса)[1871].

Позиция Бейкера по вопросу немецкого членства в НАТО основывалась на зловещем образе из прошлого – сильная и свободная объединенная Германия в уязвимой Европе. “Что бы вы предпочли, – спросил он Горбачева, – единую Германию вне НАТО, абсолютно независимую, без американских войск на ее территории, или единую Германию, которая продолжает сотрудничать с НАТО, но с гарантией того, что юрисдикция или войска НАТО не распространятся восточнее нынешней границы?” Генсек не дал прямого ответа. Перед этим в разговоре Бейкер признался, что одобрил бы такой шаг: СССР получает гарантию того, что военная юрисдикция альянса “ни на дюйм” не расширится в восточном направлении – или, как он выразился сам, “объединение Германии не приведет к расширению военной организации НАТО на восток”[1872].

На следующий день Коль заверил Горбачева, что обещание Бейкера имеет силу: “НАТО не распространит свое влияние на территорию, которая в настоящее время известна как ГДР”. В беседе со своим коллегой Шеварднадзе Геншер был даже более убедителен: “Для нас это закон: НАТО не будет расширяться на восток”[1873].

За несколько дней до того, как Бейкер и Коль прибыли в Москву, Геншер сказал британскому министру иностранных дел Дугласу Херду: “Советскому Союзу нужна гарантия того, что в случае смены правительства в Венгрии она не станет частью НАТО”. 31 января 1990 года, выступая с речью в Тутцинге, Геншер публично призвал представителей НАТО дать СССР обещание: “Что бы ни случилось с Варшавским блоком, НАТО не переместит свои границы на восток, то есть ближе к Советскому Союзу”[1874].

Учитывая все вышесказанное, как могло случиться, что в конечном счете в НАТО вошли не только бывшая Восточная Германия, но и вся Восточная Европа, включая прибалтийские республики СССР? Постсоветская Россия тяжело восприняла этот факт, и в результате русско-американские отношения заметно ухудшились. Формально расширение произошло после отставки Горбачева, однако если Бейкер и Коль были готовы гарантировать другой исход, то почему Горбачев упустил возможность зафиксировать договоренность?

Одна из причин заключается в том, что не успели Бейкер и Коль озвучить свои обещания, как Буш пошел на попятную. Он объяснил это тем, что присутствие НАТО лишь на половине территории Германии невозможно, а отказываться от дальнейшего расширения альянса неразумно, поскольку, как он заявил Миттерану в апреле, НАТО – единственная организация, способная обеспечить безопасность и стабильность в западном мире. Ее не мог заменить никакой общеевропейский альянс, который Горбачев надеялся построить в “общем европейском доме”.

“К чертям! – сказал Буш Колю, комментируя идею уступить Горбачеву. – Победили мы, а не они. Мы не можем допустить, чтобы Советы вырвали у нас победу, попав в челюсти поражения”. Коль заметил, что в этом случае необходимо найти другой способ успокоить Горбачева: “В конце концов все сведется к вопросу о деньгах”. В ответ Буш сказал, что у Западной Германии глубокие карманы, а Роберт Гейтс позднее заявил, что им придется выманить СССР из ГДР при помощи взятки и заплатить ее должна будет Западная Германия[1875].

Но ни Буш, ни Коль не рассказывали о переменах в своих планах, поэтому Горбачев считал, что договоренность о нерасширении НАТО на восток в силе. Почему он не потребовал письменной гарантии? Бейкеру он сказал, что неприемлемость расширения НАТО очевидна без лишних слов. Видимо, излишни слова были и на бумаге. Позднее Горбачев пояснил, что подписывать такой документ было глупо, поскольку существовал Варшавский договор и о смещении границ альянса не было и речи. Однако 25 мая он лично заявил французскому президенту Миттерану, что некоторые личности подталкивают страны Варшавского договора перейти в НАТО. В докладной записке от 5 апреля Черняев заверил Горбачева, что идея вступления в альянс, например, Польши является пережитком холодной войны и перестанет быть актуальной после начала новой эпохи. Возможно, сам Горбачев в это верил, но не его западные коллеги и российские преемники[1876].