Все же сейчас, когда помер отец, у него возникла надежда на то, что князь Дмитрий не рискнет так круто порвать со стародавним установлением и, может быть, слегка ограничив в правах, все-таки назначит его тысяцким. Но прошла неделя, прошел и месяц — тщетно Иван Васильевич набивался на глаза великому князю и даже исподволь заводил о том речь — Дмитрий Иванович упорно не хотел понимать его намеков и сейчас же переводил разговор на иное. Наконец Вельяминов не выдержал и отправился к брату Микуле, прося его, на правах родства с государем, замолвить ему слово, а в крайности хоть вызнать — каковы его намеренья?

Микула Васильевич, искренне преданный Дмитрию и не одобрявший в душе происков брата, принял поручение неохотно, но все же его выполнил. Ответ он принес неутешительный: на Москве больше тысяцким не бывать.

Тогда Иван Васильевич решил оказать давление на Дмитрия, пустив в ход обширные связи своей семьи. Но среди бояр он встретил мало сочувствия: почти все они завидовали исключительному положению Вельяминовых и вовсе не были склонны его укреплять. Зато недовольное растущими пошлинами купечество, которому Иван Васильевич в случае назначения его тысяцким посулил всевозможные послабления и льготы, почти целиком оказалось на его стороне. Этому способствовало и еще одно обстоятельство, на котором Вельяминов тоже искусно играл: для успешной и прибыльной торговли московским купцам нужны были открытые пути на Восток, иными словами, мирные отношения с Ордой, а Дмитрий Иванович последнее время их постоянно нарушал. Московское купечество в ту пору было уже хорошо организовано, и благодаря большим богатствам, сосредоточившимся в его руках, оно представляло собой значительную силу, которой не мог пренебрегать великий князь, особенно в периоды войн и смут.

Для того чтобы использовать эту силу наилучшим образом, именно такое положение нужно было теперь создать боярину Вельяминову. И общая обстановка в этом ему благоприятствовала: летом какой-то ордынский отряд учинил грабежи и насилия в Нижегородском княжестве, вследствие чего в Нижнем Новгороде произошло возмущение, во время которого было перебито около двух тысяч находившихся в городе татар, и в том числе Мамаевы послы. В скором времени пришли вести о том, что Мамай готовится в поход, чтобы наказать нижегородцев, и это заставило Дмитрия Ивановича немедленно приступить к сбору большого войска.

Таким случаем не преминул воспользоваться Иван Васильевич: он тотчас же отправил гонца к тверскому князю, извещая его, что Дмитрий лишь прикрывается нижегородскими событиями, а на самом деле готовит поход на Тверь. В заключение он советовал князю Михайле не ждать, пока его противник закончит сборы, а первым ударить на Москву, где ныне у него имеется немало доброхотов, которые изнутри пособят взять город.

Получив эти известия, Михайла Александрович всполошился и, в свою очередь снарядив гонца к великому князю Ольгерду — в надежде, что он и на этот раз не откажет в помощи против Москвы, — принялся спешно собирать войско.

Но одному ему ведомыми путями обо всем этом прознал московский боярин Федор Андреевич Кошка, давно подозревавший Вельяминова, и на обратном пути перехватил его гонца.

Гонец не знал, что было написано в грамоте, которую он отвез тверскому князю, но и того, что он рассказал под пыткой, оказалось достаточно, чтобы выявить измену Вельяминова. В страшном гневе князь Дмитрий приказал немедленно схватить «вора», но, предупрежденный кем-то из своих сторонников, Иван Васильевич успел бежать в Тверь.

* * *

— Сейчас вода течет на твою мельницу, Михайла Александрович, — говорил боярин Вельяминов тверскому князю, поведав ему прежде обо всем, что произошло в Москве, — и ты этим пользуйся. Дмитрей хотя и готовит на тебя поход, а должен ныне оглядаться на Орду — не ударила бы ему в спину. Сам разумеешь, как Мамай-то распалился на него за дела в Нижнем! Стало быть, допрежь чем идти на Тверь, надобно ему как-то улестить Мамая. А это будет нелегко, особливо ежели мы сами не оплошаем.

— А что нам делать-то? Я так, вдруг, ударить на Москву тоже не могу: надобно собрать побольше войска, да и Ольгерд Гедиминович еще не готов.

— Ныне дело так повернулось, что малость обождать, пожалуй, и лучше: одно — что без помехи соберешь большую рать, а другое: что тем временем снова добудем тебе от хана ярлык на великое княжение. Это ведь тоже сила. С ярлыком ты перед Русью будешь в полном законе: иду, мол, взять свое, а не то что позарился на соседскую вотчину! И при эдаком повороте не все удельные князья встанут за Дмитрея.

— Э, нет, боярин, знаю я уже Мамаевы ярлыки! Зазря пропадут только деньги. Сперва я возьму Москву и Володимир — тогда небось ярлык он и сам пришлет!

— Сейчас не то, что прежде было, Михайла Александрович. Говорю тебе, Мамай на Дмитрия лют, как николи еще не бывал, и еще не так взъярится, когда мы ему доведем, что в Нижнем побили татар по наущению московского князя. Ты это на меня оставь. Есть у меня в Орде верный человек, сурожский гость, по имени Некомат. Было время, вызволил я его из большой беды, и теперь он мне душою предан. Через него мы все это обладим в лучшем виде и ярлык тебе добудем без того, чтобы за него вдругораз платить. Разве что пошлем Мамаю два-три сорока бобров либо соболей в подарок.

— За тем дело не станет, можно и больше послать. Только так ли надежен и ловок твой Некомат? Не продаст он нас Дмитрею?

— Не сумневайся, княже. Готовь войско, а о прочем оставь заботу. Коли на то пошло, заместо того чтобы посылать в Орду гонца, я сам поеду и, если Господь поможет, к Рождеству Христову буду в обрат с ярлыком.

— Ну, ежели так, действуй, Иван Васильевич, и я твоей службы вовек не забуду! Коли наша возьмет, будешь на Руси чем сам захочешь. Правься, с Богом, а я тем временем тоже съезжу в Литву и столкуюсь обо всем с Ольгердом.

* * *

Свое обещание Иван Васильевич выполнил, хотя и не в столь короткий срок, как предполагал. Но в том была не его вина: ему пришлось потерять порядочно времени, покуда в Орде все успокоилось после небывалого по дерзости набега новгородской вольницы, которая, спустившись сверху на девяноста ушкуях, все лето бесчинствовала на Волге.

Сперва ушкуйники захватили и разграбили Великий Булгар, а потом двинулись вниз по реке, грабя прибрежные города и встречные караваны. Благодаря тому что они предусмотрительно сжигали за собой все причальные сооружения, верфи, суда и плоты, а сами все время оставались на плаву, ни добраться до них, ни преследовать было не на чем, и, благополучно доплыв до Сарая-Берке, они ночью напали на него врасплох. Находившийся там Айбек-хан, менее всего ожидавший нападения с реки, не знавший ни сил противника, ни кто этот противник, в панике бежал из своей столицы, которая была дочиста разграблена новгородцами, не пощадившими, разумеется, и ханского дворца с его бесценной утварью.

Только поздней осенью ушкуйники с богатой добычей возвратились восвояси, но татары еще долго не могли успокоиться. Мамай был вне себя, и лишь после того, как посланный им отряд в отместку за все опустошил окраинные земли Нижегородского княжества — сколько успел до наступления зимы, — Вельяминов при помощи Некомата Сурожанина смог добиться у него приема.