на краю северной рощи. На этом месте посадили добрые яблони. Потом добавили три ряда грушевых деревьев; теперь их ветви низко пригибались под тяжестью зрелых плодов.

У края лужайки, подпираемая густым кустарником, покачивала ветвями столетняя ива. В ее тени виднелось углубление, заросшее густой травой и стеблями мяты. На самом дне низинки журчал, выбиваясь из глубины, свежий источник. Прозрачные струи кружили в озерце величиной не более трех ладоней, набирали в нем силу, затем пускались в дальнейший путь в спокойном течении, певуче звеня между зелеными бережками. Добравшись же до следующей ямки, снова сверкали в озерце. Ручеек здесь приглаживал свои волны, давая себе недолгий отдых. Затем, внезапно заторопившись, продолжал свое течение и исчезал в темноте провала.

Ибо путь воды к глубинам земли свершается неустанно и вечно.

Иван Юрьевич сел подле источника на траву, уперся локтями в колени. Ирина Григорьевна, оставшись на ногах, оперлась на его плечо. Оба долго в молчании следили за чистой игрой воды. Вот так любовались они рождением ручья в дни юности, когда, сбежав от докучных взоров окружающих, в первый раз оказались наедине со своей любовью. Годы шли, но единение их сердец оставалось ясным, подобно этому ключу.

Никита Юрьевич в это время резвился вместе с кузинами, не намного отставшими от него в возрасте. Мальчишеские шутки молодого князя рождали на устах девиц тонкие улыбки. Он угощал их яблоками и грушами, показывал пестрых птах среди ветвей. Вместе они прислушались к трелям птиц.

— Вон там полосатая грушка! — крикнула вдруг из-под дерева Анастасия. — Возьмите палку и сбейте ее для меня!

— Зачем же палкой, княжна? — с превосходством бросил Никита Юрьевич. — Подам вам ее на ладошке, чтобы не испортить полосок!

Молодой князь, пригнувшись, пробрался под ветвями до ствола и, ухватившись за высокий сук, мгновенно подтянулся кверху. Морщинистая кора старого дерева треснула под подошвой его сапога, ломаясь и распадаясь на куски. И среди листвы послышался странный шум. Никита Юрьевич покрутил шеей, чтобы отогнать приставшую, казалось ему, огромную муху, но та и не думала отставать. С яростным жужжанием из невидимого до сих пор под корою дупла вылетел плотный осиный рой. Осы набросились на смельчака, и первое жало вонзилось под ухо князю. Растерявшись, Никита Юрьевич свалился с груши, подняв тревогу:

— Осы!

Князь сорвал с себя шляпу, пытаясь отбиться ею от нападения рассерженных насекомых, но те еще яростнее накинулись на него, покрывая укусами, и юноша покатился среди травы, пытаясь хоть так спастись. Отряд летучих разбойниц с устрашающим жужжанием окружил девушек, отгоняя непрошеных гостей от своих сот, и княжны отчаянно завизжали и заметались.

— Господи, боже! С дочками — несчастье! — вскричала Ирина Григорьевна, услышав эти крики.

Иван Юрьевич, как стремительная искра, помчался к месту опасности с пистолью в руке. Дмитрий Кантемир поспешил за ним, на ходу подобрав толстую палку, Ирина Григорьевна кинулась следом, не переставая вопить. От криков княгини, наверно, шарахнулись бы в дебри любые звери, пуще, чем от пули или сабли.

Примчавшись к месту, все поняли, что стряслось. Мгновенно были сорваны несколько веток с широкими листьями. Размахивая ими, словно мельничными крыльями, и разгоняя таким образом свирепых насекомых, спасатели наступали, вызволяя молодежь из нежданной беды.

Осы продолжали нападать на свои жертвы, как крохотные ястребы с ясного неба. Придя в неистовство, они не могли уже вернуться к гнезду, не нанеся укуса противнику. Дмитрий Кантемир вздрогнул. К нему на грудь, повизгивая и пряча личико в складках его кафтана, бросилась одна из жертв негаданной атаки, Анастасия. Не раздумывая ни мгновения, князь подхватил ее на руки и бросился с нею между деревьями прочь, как в кромешную тьму. В тополиной роще, куда Кантемир прибежал со своей ношей, жужжание сатанинских мушек затихло. И князь подумал, не слишком ли крепко сжимает он в объятиях испуганную боярышню. Объятие было и вправду крепким, но княжна не выказывала неудовольствия.

— Они нас больше не тронут? — спросила она.

— Не тронут, — ответствовал Кантемир, словно оробевший юноша. — Слуги отогнали их дымом.

— Так им и надо, за то, что бросаются и жалят так больно. — Анастасия сделала движение, будто хочет выскользнуть из объятий, но не слишком решительно. Протянув гибкую руку с тонкими пальчиками и золотым браслетом у запястья, княжна, словно шаловливый ребенок, провела тонкими пальчиками по его бороде:

— Ну и бородища у вас! — вымолвила она.

Звуки девичьего голоса слились с очарованием летнего леса и помедлили, затихая, среди листвы. Когда же они растаяли в птичьих трелях, с нецелованных губ красавицы сорвались другие слова, поострее.

— А правда ли, князь, что его величество Петр Алексеевич приказал вашей светлости жениться на одной из нас троих?

— Его царское величество приказал мне поступить по моему усмотрению.

— Когда же вы объявите нам, кого изволили избрать? — настаивала Анастасия, пряча лукавые искорки в густой синеве глаз.

— Всему свое время, княжна...

— Ага! — она щелкнула языком. — Ваша светлость еще не приняла решения! Примите тогда совет — посватайтесь за Раису.

— Почему же? — усмехнулся Кантемир.

— Прежде — потому, что она среди нас — старшая. Затем еще потому, что она добрая советчица в делах достойных. Не делайте лишь ошибки — не сватайтесь ко мне. Я ведь еще мала и на шалости горазда...

Кантемир не нашел на сей раз ответа.

Со стороны сада послышался голос Ирины Григорьевны:

— Княже Дмитрий! Анастасия! Куда же вы пропали? Горе мне, грехи мои тяжкие, что еще случилось с этими?!

Анастасия легким прыжком отстранилась от своего спасителя, оправила платье и тонким голосом откликнулась на зов:

— Мы здесь, матушка, здесь! Идем!

4

Антиох Химоний заметно постарел, в волосах его стала пробиваться седина. Но разума у него не прибавилось ни капли, — ворчал про себя дед Трандафир Дору, заботливо охаживая скребницей господарева жеребца и с недоверием слушая рассуждения камерария о его высочестве Дмитрии-воеводе.

— Тебе, балаболу, лучше обходить меня стороной, — проронил он вслух, — да топать своей дорогой. Не вышел же я на тебя, как медведь из-под моста, не стал поперек пути.

Химоний развалился в дверях конюшни, словно под балдахином, подперев притолоку макушкой, потрясаемый такой икотой, словно