и сшила тайно европейское платье, лучше какого и быть не может.

— Для кого же? — удивился Кантемир.

Химоний мелко-мелко заморгал:

— Для твоего высочества, господин... Так уж мы помыслили с нею, что твоему высочеству в Питербурхе оно пригодится...

Кантемир посмотрел на него долгим взглядом, в котором не было упрека.

— И верно рассудили, — сказал он. — Принеси-ка его, примерю. Но сперва пригласи-ка сюда Хрисавидия со всем, что требуется для бритья. Пусть захватит и ножницы, — добавил князь, будто между прочим.

Химоний поспешно вышел.

Кантемир постоял немного на том же месте. Потер руки, словно от удовольствия. Князю вдруг безумно захотелось порезвиться. Выбежать со всех ног во двор и попрыгать, всем на удивление, на виду у дворни.

Он сдержал себя. Хлопнул ладонью по разгоряченному лбу и выбранил сам себя строгими словами: «Что с тобой, человече? Как можешь поддаваться ты такому порыву, хотя бы и в мыслях? Ты, зрелый годами муж! Ты, человек большого полета, возвысившийся мыслью над убогим твоим земным пристанищем, дерзающий судить державы мира, как никто до тебя не судил! Взирающий глазами пророка на племена земли и предсказывающий им избавление! Исследовавший мыслью земные пашни и небесные, составивший историю Оттоманской империи, описавший географию, политику, обычаи и нравы Земли Молдавской, сочинивший иные книги... Как можешь позволить себе такое ты, более философ и ученый, чем правитель и князь, хорошо помнящий слова прискакавшего из-за течения Аракса посланца татар, сказанные им великому Александру: «О Александр! Не верь удаче, ибо наделена не ногами, но крыльями: может взлететь и навеки покинуть человека, но не может надолго удержаться на том, на кого садится, ибо не имеет ног!..»

Не усомнился ли ты, наконец, в истинности псалма, вещающего: «Обновится ли, словно у орла, юность его?»

О государь и человек! Избавься же от обмана. Оставь пустые мечтания!»

В коридоре прошелестели шаги Хрисавиди, обутого в шерстяные чувяки. Слуга нес ножницы, мыльную пену и острую бритву.

Кантемир отступил к креслу. Перед взором опять возникло прекрасное создание его воображения — образ младшей дочери Ивана Юрьевича Трубецкого, с удивлением восклицающей:

— Где же ваша бородища, князь?!

Глава VIII

1

30 августа, в лето 1721 от рождества Христова, в маленьком финском городке Ништадте роскошные журавлиные перья окунули в чернила и с поклонами подавали высоким российским послам Андрею Остерману и Якову Брюсу и высоким шведским представителям Иоганну Лилиенстротту и Отто-Гейн-Голт Стермсфелту, дабы они, после долгих споров и взаимных уговоров, поставили свои подписи под текстом договора, возвещавшего цивилизованному миру: «...Известно и ведомо да будет сим, что понеже высокоблаженной памяти между его королевского величества, пресветлейшего, державнейшего короля и государя Каролуса XII Свейского, Готского, Венденского короля, и прочая, и прочая, и прочая, его королевского величества наследниками шведского престола пресветлейшею, державнейшею королевою и государынею Ульрикою Элеонорою Свейскою, Готскою и Венденскою королевою, и прочая, и прочая, и прочая, и пресветлейшим, державнейшим королем и государем Фридрихом Первым Свейским, Готским и Венденским королем, и прочая, и прочая, и прочая, и королевством Свейским, с одной, и его царским величеством, пресветлейшим, державнейшим царем и государем, Петром I, всероссийским самодержцем, и прочая, и прочая, и прочая, и Российским государством, с другой стороны: тяжелая и разорительная война уже от многих лет началась и ведена была, обе же высокие стороны по возбуждению богу благоприятного примирения о том мыслили... и согласились...»

Далее следовали статьи долгожданного мира со шведами.

Несколько дней спустя капрал Обрезаков спрыгнул с борта корабля в гавани Петербурга и поспешил со всех ног к своему государю, дабы порадовать его величество долгожданной вестью. Ибо дело было не только в мирном договоре. Речь шла об окончательной победе российских войск над армией, которой совсем недавно смертельно боялись могущественнейшие державы мира. Россия возвращала себе области, завоеванные шведами в минувших войнах, и присоединяла другие, новые. Главное же — для России — навсегда был теперь открыт прямой водный путь в Балтийское море, для торговли с Европой, с любой страной, которая того пожелает.

По улицам Петербурга стали разъезжать, объявляя о заключении мира, группы всадников, по двенадцать драгун в каждой, в зеленых мундирах с белыми шарфами через плечо, с флагами и масличными ветвями, с двумя трубачами впереди.

Празднества и машкерады потянулись чередой на много дней и недель.

23 сентября, после полудня, из Ништадта прибыл гвардии капитан Иван Шарапов, вручивший его царскому величеству грамоту об утверждении мира с подписью его королевского величества Фредерика I Шведского. И торжества разгорелись снова, еще более радостные.

Царь Петр, в сопровождении сенаторов и верных советников, с многими знатными людьми, вступил в собор святой Троицы, чтобы отстоять благодарственный молебен и вознести хвалу, по обычаю, сотворителю и охранителю ничтожного племени человеков. Не вместившиеся в храме столпились на окружающей его площади и на прилегающих улицах, сдерживаемые шеренгами вооруженных солдат. То тут, то там среди простонародья возникали перебранки и даже драки. Но стражи порядка немедля бросались на шум и утихомировали повздоривших.

На западной стороне площади выбили днище из бочки. Но не для того, чтобы утолить жажду множества пересохших глоток. Вышел строжайший наказ — пить вино только после того, как его царское величество выйдет из собора и подает знак Антону Девиеру, полицмейстеру. Бочка была открыта только для того, чтобы какой-то майор, старый и седой, но еще крепкий и упрямый на вид, смог наполнить вином свой ковш. Получив свою порцию первым в знак признания его высокого достоинства и заслуг, майор взобрался на днище другой бочки, еще не выбитое из крепких клепок, очертил своей посудиной широкий круг, пролив светлые капли на шапки ближайших зевак, и молвил голосом, исходившим, казалось, из страшной сказки:

— Люди добрые! Православные! Ведомо ли вам, кто я есть?!

Услышав такой вопрос, одни засмеялись, думая, что перед ними пьяный или малоумный. Другие посмотрели на него внимательно, догадываясь, что он — старый воин и трезв как стеклышко.

— Ежели ж вы не знаете, люди добрые, кто я таков, — продолжал майор, и рука его после каждого слова вздрагивала, поливая собравшихся каплями из ковша, — ежели того не ведаете, да будет вам ведомо впредь, что видели своими глазами и слышали своими ушами Сергея Бесхвостова. Поглядите же на него хорошенько и