— Что тебя гнетет, Сюзанна? Я бы предпочел, чтобы ты мнесказала. Я бы поговорил с тобой дан-дин, путь ка тета больше нет, а я уже нетвой дин, — он улыбнулся. И переполнявшая улыбку грусть разбило ей сердце, такчто она больше не могла сдерживать слезы. И правду.

— Если я буду с тобой, когда мы увидим Башню, Роланд, всебудет плохо.

— Как плохо? — спросил он.

Она покачала головой, слезы полились еще сильнее.

— Где-то должна быть дверь. Ненайденная Дверь. Но я не знаю,как ее найти. Эдди и Джейк приходят ко мне во сне и говорят, что я знаю, ониговорят мне это своими взглядами, но я не знаю! Клянусь, что не знаю!

Он обнял ее, прижал к груди, поцеловал в ложбинку виска. Поднижней губой пульсировала болью язва. Она еще не кровила, но раздувалась всесильнее.

— Пусть будет, как будет, — повторил Роланд слова, однаждыуслышанные от матери. — Пусть будет, как будет, не нужно суетиться, позволим каделать свою работу.

— Ты говорил, что мы вне досягаемости ка.

Он качал ее на руках, качал, и ей это нравилось. Ее этоуспокаивало.

— Я ошибся. Как ты знаешь.

13

На третью ночь она несла вахту первой, и смотрела в тусторону, откуда они пришли, на северо-запад, вдоль Тауэр-роуд, когда рукасхватила ее за плечо. Ужас выпрыгнул в ее разум, как черт из табакерки, онаразвернулась

(он позади меня, Святой Боже, Мордред подкрался ко мнесзади, и он в обличье паука)

рука ее уже сжала рукоятку револьвера и выхватила его из-запояса.

Патрик отпрянул от нее, его лицо вытянулось от ужаса, онвскинул руки, загораживаясь. Если б вскрикнул, они бы точно разбудили Роланда,и все пошло бы по-другому. Но он слишком испугался, чтобы кричать. В горле унего что-то булькнуло, и все.

Сюзанна убрала револьвер, показала ему, что руки пусты,потом подтянула к себе, обняла. Поначалу тело его оставалось напряженным, онвсе еще боялся, но мало-помалу расслабилось.

— В чем дело, дорогой? — мягко спросила она. Потомвоспользовалась фразой Роланда, не отдавая себе в этом отчета. — Что тебягнетет?

Он подался назад и показал на север. На мгновение она непоняла, в чем дело, потом увидела пляшущие оранжевые огни. Прикинула, что доних несколько миль, вспомнила, что уже видела их раньше.

Заговорила шепотом, чтобы не разбудить Роланда: «Это всеголишь светящиеся пятнышки, сладенький, они не причинят тебе вреда. Роландназывает их гобами. Это что-то вроде огней святого Эльма».

Но он понятия не имел, что такое огни святого Эльма; онавидела это по неуверенности, читающейся в глазах. Она вновь повторила ему, чтоогоньки не причинят ему вреда, и действительно, гобы к ним не приблизились.Наоборот, у нее на глазах начали удаляться и вскоре практически все исчезли.Возможно, она отогнала их своими мыслями. Раньше бы она в такое не поверила, нотеперь знала, что возможно все.

Патрик начал успокаиваться.

— Почему бы тебе не лечь спать, сладенький? Ты долженотдохнуть, — ей тоже требовался отдых, но она боялась закрыть глаза. Скоро ейпредстояло разбудить Роланда, а во сне к ней наверняка явились бы призракиДжейка и Эдди, более испуганные, чем прежде. Снова стали бы убеждать, что оназнает что-то важное, тогда как она не знала, не могла знать.

Патрик покачал головой.

— Не спится? Он кивнул.

— Тогда почему бы тебе не порисовать? Рисование всегда егоуспокаивало.

Патрик улыбнулся, кивнул, тут же направился к Хо-2 заальбомом, осторожными, бесшумными, большими шагами, чтобы не разбудить Роланда.Рисовать Патрику хотелось всегда. Сюзанна догадалась, что и выжил он в подвалеДандело прежде всего потому, что знал: рано или поздно эта мерзкая тварь дастему альбом и карандаш. «Он — такой же наркоман, как и Эдди, в те давние дни,когда тот прочно сидел на игле, — размышляла она, — только наркотик у негодругой — узенькая графитовая линия».

Патрик сел и начал рисовать. Сюзанна продолжала нести вахту,но чувствовала странное покалывание во всем теле, словно от того, что за нейпристально наблюдали. Снова подумала о Мордреде, улыбнулась (улыбка принесла ссобой боль: язва все раздувалась и раздувалась). Не Мордред — Патрик. За нейнаблюдал Патрик.

Патрик ее рисовал.

Она просидела, не шевелясь двадцать минут, потом ееразобрало любопытство. Для Патрика двадцати минут вполне хватило бы, чтобынарисовать «Мону Лизу», может, и на фоне базилики святого Павла. И покалываниебыло каким-то странным, будто причина была не психологическая, а физическая.

Она подошла к Патрику, но тот, с несвойственной емустеснительностью, прижал альбом к груди. Но при этом хотел, чтобы онапосмотрела на рисунок: желание это читалось в его глазах. Собственно, взглядего переполняла любовь, хотя она подумала, что влюбился он в нарисованнуюСюзанну.

— Дай я посмотрю, сладенький, — она взялась рукой за альбом.Но дергать не собиралась, даже если ему того и хотелось. Художник — он, вот иправо решать, показывать свое творение или нет, принадлежало только ему. —Пожалуйста?

Еще с мгновение он прижимал альбом к груди. Потом,застенчиво, отведя глаза, отпустил. Она повернула альбом рисунком к себе,посмотрела. У нее перехватило дыхание, до того хорош был рисунок. Большиеглаза. Высокие скулы, про которые ее отец говорил: «Эти сокровища Эфиопии».Полные губы, которые так любил целовать Эдди. Эта была она, такая же, как вжизни… но было и что-то, помимо нее. Сюзанна бы никогда не поверила, что любовьмогла так ярко сиять в совершенной наготе в линиях карандаша, но она сияла, тыговоришь правильно, ты говоришь так правильно; любовь мальчика к женщине,которая спасла его, которая вытащила из черной дыры, где он наверняка бы иумер. Любовь к ней, как к матери, любовь к ней, как к женщине.

— Патрик, это божественно! — воскликнула она.

Он озабоченно посмотрел на нее. С сомнением.«Действительно?» — спрашивали его глаза, и она осознала, что только он, бедныйПатрик, который жил со своим талантом всю жизнь и воспринимал его, как должное,мог сомневаться в удивительной красоте своих творений. Рисование доставляло емурадость; это он знал всегда. А вот то, что его рисунки могли радовать других… кэтому еще предстояло привыкнуть. Она вновь задалась вопросом, а сколько времениПатрик провел у Дандело, как вообще эта злобная тварь наткнулась на Патрика?Решила, что этого ей никогда не узнать. А пока следовало убедить его всобственном таланте.

— Да, да, это божественно, — повторила она. — Ты прекрасныйхудожник, Патрик. Когда я смотрю на этот рисунок, мне сразу становится хорошо.