— Ты уверена, что хочешь так поступить? Это не похоже на тебя.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты сдаешься, причем окончательно.

— Ох, боюсь, это единственный способ избежать «окончательного», — вздохнула я. — Если он сам получит все, он уже не отдаст царство никому.

Цезарион нахмурился, наморщив лоб в своей пленительной манере.

— Ты и правда думаешь, что я получу регалии из его рук?

— Да, возможно, — заверила его я. — Все зависит от того, как он добьется своей цели — покорения Египта. Если задача окажется слишком трудной, он будет настроен дурно. — Я усмехнулась. — Правда, с другой стороны, это может заставить его остановиться и подумать, не мудрее ли сохранить на троне существующую династию. Здесь сыграют роль множество обстоятельств, но одно я знаю точно: ты должен быть готов покинуть Египет.

Цезарион собрался возразить, но я оборвала его:

— Ты обещал. А я в ответ обещала…

Пришлось строго напомнить ему о нашей договоренности.

— Да. Я обещал, но… ведь так скоро. Позднее. Не сейчас…

Я покачала головой.

— Нет, нужно все сделать быстро. Не забывай, сначала тебе придется подняться по Нилу до Копта, а это займет десять дней. Потом ты отправишься караваном через пустыню к Красному морю…

— Через пустыню в разгар лета? Ты шутишь?

— Мне не до шуток. Придется совершить переход, это необходимо. Ты должен попасть в Беренику в начале июля, чтобы твой корабль успел отплыть в Индию в сезон дождей — единственное время, когда туда можно добраться морем. Там, в безопасности, ты будешь ждать, пока все не кончится. Если Октавиан утвердит тебя на троне, ты вернешься. Если нет… что ж, меня утешит и то, что ты находишься вне его досягаемости. Как бы он ни обошелся с нами, до тебя ему не дотянуться.

— Неужели ты всерьез думаешь, что я хоть на мгновение смогу почувствовать себя счастливым, если моя семья погибнет, а я выживу, чтобы превратиться в жалкого изгнанника?

Он выглядел оскорбленным.

— Ты не «жалкий изгнанник», а сын великого Юлия Цезаря и Клеопатры, царицы Египта. Одно это обеспечивает тебе высокое положение, как бы ни повернулась твоя судьба. Сейчас я уточняю детали соглашения с индийским правителем Бхарукаччой, который примет тебя с честью, как царя. Не такая уж жалкая судьба. Помни: Октавиан на шестнадцать лет старше тебя и отличается слабым здоровьем. Косточка, застрявшая в горле, подхваченное на сквозняке воспаление легких или крушение колесницы — все может измениться в мгновение ока. Кроме того, у него нет и, видимо, уже не будет сына — его брак с Ливией бесплоден, как Эгейская скала. Живи и жди. — Я потрепала его по щеке. — Говорят, Индия — это мир удивительных цветов и ароматов. Я всегда мечтала побывать там.

Сын сердито скрестил руки и упрямо проворчал:

— Не могу себе представить, чтобы меня заинтересовали какие-то цветы или ароматы.

— Говорят, они ошеломляют, — отозвалась я. — А если семнадцатилетний юноша не откликается на зов зрения и обоняния, он несчастное создание. Должна тебе сказать, что молодые вообще легче переносят горести: их чувства вступают в сговор, чтобы помочь в этом.

Я взяла его за руку.

— Ты не должен никогда забывать нас — меня, Антония, Александра, Селену и Филадельфа. Но если ты сможешь петь, наслаждаться изысканными яствами, восторгаться произведениями искусства, наша жизнь продолжится в тебе. Это все, о чем я прошу.

— Не понимаю.

— Поймешь. — Я прикоснулась к его шелковистым волосам. — Обещаю тебе, скоро поймешь.

Потом я резко отстранилась и, изображая крайнюю занятость, подняла письмо.

— Итак, ты должен быть готов. К следующему месяцу. — Уже наступил апрель. — Перед твоим отъездом состоится последняя важная церемония. Но об этом поговорим позже.

Я больше не могла говорить и должна была отослать сына, пока я не выдала себя и он не понял, чего мне это стоит.

— Возможно, тебе самому придется написать Октавиану.

Все, теперь надо его отослать.

— А сейчас иди.

— Как скажешь, мама.

Он наклонился и поцеловал меня в щеку.

Когда его шаги стихли, я упала на ларь и разрыдалась, орошая слезами искусную работу ремесленников. Но ничего, золото не боится соли, так что следов не останется.

Мне приходилось отсылать Цезариона без надежды когда-либо увидеться с ним, что само по себе ужасно. Однако тяжести добавляло и то, что я настаивала на соблюдении его обещания, а свое собиралась нарушить. Но таков долг царствующей особы, и я надеялась, что со временем сын меня поймет. В этом смысле я сказала ему правду.

Широкая гавань переливалась самыми нежными оттенками цвета: ярко-голубой и тенисто-зеленый, с наброшенным сверху молочно-белым кружевом пены. Недаром люди считают, что Венера родилась из морской пены: она так легка, так воздушна. Трудно поверить, что в нее можно войти, окунуть руки. В детстве я часто сбегала по уходящим в воду дворцовым ступеням туда и на песчаном мелководье находила морские звезды и анемоны, в то время как на заднем плане резвились, плавали наперегонки, выныривая из воды и показывая мокрые спины, дельфины.

Ребенком я часто бывала здесь. Однако, как и многие другие вещи из детства — крошечные коралловые браслетики, сказки с картинками, малюсенькие подушечки, — все это оказалось отодвинутым на задворки памяти, хотя вовсе не заслуживало забвения. Теперь, приходя с детьми на берег, я чувствовала себя как в убежище. Словно время остановилось и ход его отслеживается только по движению солнца. Мы носили шляпы с широкими полями, защищавшие нас от палящего солнца, строили из песка и ракушек маленькие крепости. Наиболее амбициозным творением явилась модель маяка: Александр мечтал достроить ее до высоты своего роста. Увы, едва дойдя до его плеча, песчаная башня осыпалась.

— Нужен песок определенной влажности, — важно объяснял Цезарион, порой приходивший взглянуть, как у нас дела. Он никогда не участвовал в строительстве, считая это детской забавой. — Когда песок слишком влажный, он не выдерживает собственного веса, но когда влаги мало, солнце высушивает основание башни прежде, чем вы успеваете долепить верхушку, и все рушится.

Нетерпеливый Александр развалил ногой осыпавшийся холмик и разровнял песок на его месте.

— Если ты такой умный, почему сам ничего не построишь? — проворчал он.

— Боится запачкать свою красивую тунику, вот почему! — встряла Селена. — И вообще, он слишком взрослый, чтобы играть с нами в песочек.

Она задрала голову и посмотрела на него с вызовом:

— Что, скажешь не так?

Двойняшкам скоро исполнялось десять. Им самим скоро придется распроститься с детством; может быть, потому они так им и наслаждались.