Пусть не рассчитывает ни на легкую победу, ни на марш без сюрпризов. У нас есть египетский флот, четыре римских легиона, гора сокровищ в мавзолее — и у нас был Цезарион, почти взрослый мужчина. В действительности, неожиданно вспомнила я, ему сейчас ровно столько же, сколько было Октавиану, когда я видела того в последний раз. Помнит ли он, каким был в семнадцать? Наверняка. Он никогда ничего не забывал.

— Большая часть подвластных Риму царей уже поспешила поцеловать ему руку, — сказал Мардиан.

— Не думаю, чтобы хоть один от этого воздержался, — промолвила я, стараясь не выдать горечи и обиды. — Кто еще торопится к нему?

— Да, ты права, все цари уже преклонили колени. Сейчас пришла очередь правителей маленьких территорий и старейшин городов вроде Тарса…

Нет, только не Тарс! Город, куда я приплыла к Антонию — город нашей любви, — не должен быть сокрушен тяжкой пятой Октавиана, не должен быть осквернен им. Сама мысль об этом ранила, как стрела.

— Антиохия тоже, я полагаю? — Он мог запятнать оба памятных для меня места.

— Пока нет, — ответил Мардиан.

— Значит, я еще могу вспоминать ее такой, какой она была. И что же, — мне не удалось удержаться от горького вопроса, — никто не остался нам верен?

— Почему же, есть и такие, — ответил Мардиан. — Причем, как ни удивительно, те, от кого ничего подобного не ожидали. К примеру, школа гладиаторов в Вифинии, где Антоний тренировался перед своими победоносными играми. Они отказались признать назначенного Октавианом наместника и выступили в направлении Египта, чтобы сразиться на нашей стороне.

Итак, кто-то еще хранил нам верность. Удивительно. И трогательно.

Следующим шагом Октавиана стало прибытие на Родос, куда явился Ирод, чтобы сложить к его ногам свои царские регалии. Ирод всегда знал, куда ветер дует. Он заявил, что он был нерушимо верен Антонию, а теперь, если Октавиан примет его присягу, будет так же верен ему. Октавиан присягу принял, но только потому, что не имел под рукой подходящего кандидата на иудейский престол. Ирод и тут успел: предусмотрительно устранил всех возможных соперников. Вместе с Иродом на Родос прибыл его ставленник Алексий Лаодикейский, тоже вилявший хвостом и слюнявивший Октавиану руку. Тот самый Алексий, которого Антоний послал к Ироду просить, чтобы тот сохранил верность. Вместо этого оба перебежали к Октавиану, но тут Алексию не повезло: я не без злорадства узнала, что Октавиан его казнил. Он считал непростительным то, что в свое время именно Алексий убеждал Антония окончательно порвать с соратником-триумвиром и развестись с Октавией.

Из чего неумолимо следовало, что на мою голову Октавиан непременно выльет весь накопившийся яд. Если какой-то Алексий, лишь косвенно причастный к истории с разводом, поплатился за это жизнью, что сделают с женщиной, которая была главной виновницей?

— Положите сюда.

Я указала на ларь из сандалового дерева, покрытый листовым золотом и проложенный десятью слоями тончайшего шелка разных цветов: радужный ларь. Нижний слой был цвета ночной синевы, затем пурпурный, и далее, светлее и светлее, до последнего, ослепительно белого. Подходящее ложе для золотой диадемы и скипетра.

Хармиона и Ирас положили бесценные вещи на шелк, глядя на них с тоской. Обе помнили, как я появлялась с этим скипетром и в этой диадеме на церемонии «дарений».

Разумеется, у меня имелись и другие регалии, но эти были лучшими. И теперь они отправлялись к Октавиану.

Пожелает ли он примерить их на себя? Прикажет ли он оставить ларь в своей комнате, а потом, ночью, когда никто его не увидит, достанет диадему и возложит на свою голову? Я представила себе, что поначалу золотой ободок покажется ему холодящим, но потом удивительно быстро нагреется, приняв тепло кожи. К этому легко привыкнуть. О, очень легко, особенно для убежденного республиканца.

Какая ирония, какая насмешка богов в том, что в итоге Октавиан пойдет путем Антония. Лучший способ победить врага — не сокрушить его, а разложить.

— Но для нас уже слишком поздно, — сказала я себе, постукивая пальцами по венцу.

Даже если Октавиан обратился в копию Антония и понял, что случилось на Востоке и как это случилось, нам от этого лучше не станет.

— Госпожа? — подала голос Хармиона.

— Все в порядке, я просто попрощалась. — Я снова прикоснулась к регалиям. — И попыталась представить себе, каково это — получить их.

Я надеялась, что они произведут желанное для меня разлагающее воздействие. На мой прощальный взгляд они ответили мерцанием, словно подмигнули.

Я неохотно накрыла их складками шелка, спрятав красоту, опустила крышку и замкнула золотой с изумрудами замок, чей механизм именовался «Гераклов узел».

— Этот узел он должен развязать, — сказала я.

Самомнение заставит Октавиана вспомнить о гордиевом узле, который Александр разрубил, дабы обрести власть над царствами Востока. Но, возможно, я ждала от Октавиана слишком многого. Он не отличался развитым воображением.

К дарам прилагалось официальное письмо с предложением отдать ему трон и инсигнии Египта, если он милостиво объявит царем («Титул, который ты уже признал за ним», — напомнила я) моего сына и вручит ему царские регалии. Я писала, что происхожу из династии, состоящей в родстве с самим Александром, что мы хорошо знаем Египет и умеем им управлять и поэтому нет лучшего наместника для осуществления угодной Октавиану и выгодной для него политики. Я заверяла его в лояльности моего сына и напоминала, что в битве при Актии Цезарион участия не принимал.

«Хотя ты объявил мне войну и назвал меня своим врагом, мой сын непричастен к нашей ссоре и будет верно тебе служить, — убеждала я. — С ранних дней я обучала его искусству правления, и тебе не найти более подготовленного и знающего… — Тут моя рука дрогнула, ибо само это слово было мне ненавистно. — Слугу, готового блюсти твои интересы».

Увы, я обязана сказать это.

«Ныне он юн, как и ты в то время, когда пал Цезарь. И как Цезарь разглядел в тебе, юноше, задатки великого человека, так и тебе следует оценить по достоинству этого способного юношу. Не пристало карать его за мои деяния, ибо одно к другому не относится».

Там было еще много слов, и все в том же духе. Я ни разу не извинилась за свои действия, но всячески подчеркивала тот факт, что они мои и только мои. Мне ненавистно, когда люди отказываются от своих действий или утверждают, будто поступали не по своей воле, а по принуждению обстоятельств. Октавиан, насколько я знала, разделял такое отношение. Следовательно, никаких оправданий. Полагаю, мне удалось найти золотую середину между гордостью и подчинением.

— Спасибо вам, Хармиона и Ирас, — сказала я им. — Не будете ли вы так добры послать за Цезарионом?

Я хотела, чтобы он, прежде чем отбудет, увидел сокровища и прочел письмо. Он должен знать все.

Он не проявил интереса к содержимому сундука, но письмо прочел внимательно, после чего снова свернул его и вложил в цилиндрический футляр из слоновой кости.