действительно думаю, что в моих руках белый жезл; что по этому самому и осмелился я говорить с ним о мирных и дружественных уверениях, которые поручили мне передать В. И. В-во.

Смею считать, Государь, весьма прискорбным (по трате времени, которое протечет прежде, чем нам удастся все уладить миролюбиво с Императором Наполеоном), то обстоятельство, что В. И. В-во не изволили снабдить меня предварительно инструкциями, достаточными для начатия переговоров о вознаграждениях, желательных для герцога Ольденбургского, и о прочих предметах, в настоящее время дающих повод к беспокойству и запросам Франции.

Да соизволите В. И. В-во облечь меня теперь, как того желает Император Наполеон, своим полномочием для открытия и заключения переговоров, которые касались бы вознаграждения герцога, Вашего дяди, за утрату его герцогства; да соизволите В. В-во в то же время и в той же форме уполномочить меня на возобновление вопроса о бывшей Польше, для того чтобы новая конвенция дала этому вопросу прочное разрешение; и смею думать, что при моем усердии и рвении к Вашей Особе и службе мне удастся покончить здесь эти два дела способом быстрым и гораздо более действительным, чем могут они быть разрешены в Петербурге, значительного удаления которого от Парижа уже достаточно, чтобы лишить эти дела того деятельного хода, который, по моему мнению, в настоящих обстоятельствах есть единственный соответствующий интересам В. И. В-ва. Остаюсь…» и т. д. (РА. 1870. № 1. С. 121–136).

Примерно в это же время состоялся разговор маркиза Коленкура с императором Наполеоном. Коленкур сложил свои полномочия в Петербурге, а маркиз Лористон их принял 11 мая 1811 года. Маркиз Коленкур, выехавший из Петербурга 19 мая, явился к Наполеону 5 июня 1811 года в Сен-Клу. Наполеон принял его сухо, выразив все свои обиды и укоризны в отношении императора Александра, а виновником этих обид представил маркиза Коленкура. Разговор продолжался больше пяти часов, и Коленкур отверг все обвинения императора. «Император был очень резок со мной и сказал, – писал Коленкур, – что император Александр и русские оставили меня в дураках, что я не знаю о происходящих событиях, что маршал Даву лучше осведомлен, чем я, что генерал Рапп лучше, чем я, держит его в курсе дел, и т. д. Я ответил, что пусть другие раздувают огонь, повторяя нелепые сказки каких-нибудь низших агентов, желающих оправдать свое жалованье; я же убежден в точности своих сообщений и тех сведений, которые я имею честь вновь ему доложить; я готов отдаться под арест и положить свою голову на плаху, если донесения Лористона и сами события не подтвердят все, что я сообщал и что ему говорил.

Не знаю, навела ли императора моя уверенность на какие-либо серьезные размышления, но он хранил молчание по крайней мере в течение четверти часа и расхаживал по своему кабинету, не произнося ни слова. Наконец он промолвил:

– Значит, вы думаете, что Россия не хочет войны, что она останется в союзе и примет меры для поддержки континентальной системы, если я удовлетворю ее в вопросе о Польше?

– Вопрос, – ответил я, – уже не ограничивается Польшей. Тем не менее я нисколько не сомневаюсь, государь, что там были бы весьма удовлетворены, если бы ваше величество удалили из Данцига и из Пруссии по крайней мере наибольшую часть тех войск, которые собраны там, как полагают, исключительно против России.

– Значит, русские боятся? – спросил император.

– Нет, государь, но, как, рассудительные люди, откровенно объявленную войну они предпочитают положению, которое не является действительным миром.

– Что же, они хотят предписывать мне законы?

– Нет, государь.

– Однако требовать, чтобы я эвакуировал Данциг для удовольствия Александра, – это значит диктовать мне свою волю…

– Так они и не говорят. Император Александр, когда я расставался с ним, сказал мне: «Император Наполеон знает обо всем, что являлось посягательством против союза, обо всем, что беспокоит Европу, обо всем, что приобрело угрожающий и даже враждебный характер по отношению к его союзнику. Если союз еще полезен для него, то он лучше кого бы то ни было будет знать, что необходимо для его сохранения. Нынешнее положение вещей не может продолжаться, так как нужно, чтобы союз был выгоден для обеих сторон, а с тех пор, как ваши войска стоят на моих границах, в состоянии мира нахожусь лишь я один. Если я еще не потребовал объяснений по поводу всего происшедшего, то потому, что я надеюсь, что император Наполеон, лучше уяснив свои действительные интересы, возвратится к мерам, более соответствующим объединившему нас союзу. Если бы этот союз не должен был побудить Англию к миру и тем самым гарантировать успокоение всего мира, то я принял бы уже свое решение».

– Это и есть рассуждения, при помощи которых вас надули, потому что он их пересыпает любезностями. Ну а я – старая лисица, я знаю византийцев…» (Коленкур А де. Мемуары. Поход Наполеона в Россию. Смоленск, 1991. С. 37–40).

Коленкур продолжал настаивать на своей позиции, Наполеон – на своей. Наполеон говорил об императоре Александре, что он «человек фальшивый и слабохарактерный», «у него византийский характер», «Александр честолюбив, у него есть цель, которую он скрывает, ибо желает войны», «Нас поссорил австрийский брак. Император Александр рассердился на меня за то, что я не женился на его сестре». Коленкур приводил свои аргументы в пользу мирных соглашений с Россией: «Нужны соглашения, построенные на взаимной выгоде; то же самое нужно для всей вообще морской торговли; нужно терпеть допущение нейтральных судов, если мы хотим, чтобы допускались и продавались грузы, имеющие лицензию. Нужно устроить принца Ольденбургского так, чтобы он не был поставлен, как в Эрфурте, в абсолютную зависимость от вас; нужно заключить соглашение о Данциге, о прусских делах и т. д. и т. д. Когда император увидел, что я перешел к политическим вопросам и что при обсуждении их он, несомненно, будет вынужден сказать больше, чем хочет, он заявил, что Лористону даны поручения по этим вопросам и что я, вероятно, нуждаюсь в отдыхе.

Я просил его величество позволить мне сказать еще лишь одно слово.

– Говорите, – разрешил император.

– Война и мир в ваших руках, государь. Я умоляю ваше величество подумать о своем собственном счастье и о счастье Франции, когда ваше величество будете выбирать между превратностями войны и хорошо скрытыми выгодами мира.

– Вы говорите как русский, – ответил император.

– Скорее как добрый француз, как верный слуга вашего величества» (Там же. С. 46–47).

«Si vis pacem, para bellum» («Если желаешь мира, будь готов к войне») – эту фразу древних римлян хорошо знали императоры Наполеон и Александр I. В середине 1811 и в начале 1812 года, не