«Дорогой Джан, — аккуратно выписывал буквы Уильям. — Как ты знаешь, давно прошли те дни, когда я писал длинные письма, поэтому не жди чудес, когда видишь конверт, надписанный моей рукой! Надеюсь, у тебя все идет хорошо. Здесь все более или менее в порядке, кроме того, что малышка Изабелла немного хандрит, и я недавно дал ей поплакаться в свою жилетку. Я подумал, что ты предпочтешь, чтобы она плакала в мою жилетку, а не в чью-либо еще! Шучу, конечно. Просто я подумал, что если она напишет тебе тоскливое письмо, ты должен знать, что я ее немного ободрил, и ей теперь лучше…»

«Мой дорогой Джан, — писала Изабелла. — Уильям такая душка! Как тебе повезло, что у тебя такой милый брат! Не знаю, как он терпит свою жену, эту ужасную, неряшливую бывшую барменшу! Она меня совсем не любит, не знаю почему. К счастью, твоя мать ее тоже не любит, и мы время от времени жалуемся друг другу на всех Рослинов. Джонас сейчас в Морве со своими тетками, старыми девами, нет, двоюродными сестрами, а Дебора — сделай глубокий вздох! — ушла в монастырь!!! Ты представляешь? Мы с ней не были близкими подружками, но она зашла в Пенмаррик попрощаться перед тем, как отправиться в Падстоу…»

«…Поэтому я решила уйти в монастырь, — немного позже написала моя племянница Дебора. — Я знаю, что мамочка бы этого не одобрила, но она была человеком, который наслаждался всеми прелестями жизни, поэтому ей было бы сложно понять, что я никогда не была счастлива в миру, где столько греха, страданий и зла. Здесь я буду намного счастливее, я уже ощущаю удивительное духовное возрождение. В своих последующих письмах я больше никогда не упомяну о прошлых грехах, но мне бы хотелось, чтобы ты знал, дядя Джан, что я прощаю тебе все страдания, которые ты причинил моей матери, прощаю, что ты повел ее по пути греха, который в конце концов привел ее к гибели. Я часто просила Джонаса, чтобы он тоже простил тебя, но с сожалением должна сказать, что мне еще не удалось его убедить; и все же я надеюсь, что Господь его просветит, и он в душе простит тебя, как простила я. Я каждый день буду поминать тебя в своих молитвах и надеюсь, что когда кончится война, ты приедешь навестить меня…»

«Сэр, — писала грубая рука дешевой ручкой с сильным нажимом. — Как вы знаете, а может, и нет, Дебора ушла в монастырь и не может больше зарабатывать на жизнь, поэтому мне приходится просить помощи у Рослинов, у которых нет денег, кроме как у кузена Сима, но он такой злой, что просто невероятно. Никто из вас, Касталлаков, ничего для меня не сделал, вы только использовали меня и мою мать, как хотели, а теперь, я считаю, настало время мне получить мою часть денег дедушки Касталлака, которую вы отняли у меня, присосавшись к дяде Филипу, когда я был ребенком, и пустив о нем слух, что он гомосексуалист, чтобы напугать мою мать. Не могли бы вы прислать мне пятьдесят фунтов? Я вырос изо всей своей одежды и не хочу выглядеть в школе пугалом. А если вы думаете, что я только и делаю, что бездельничаю и попрошайничаю у родственников, то позвольте мне сообщить вам, что каждые каникулы я работаю, а во время учебы разношу по школе бумаги, и мне кажется, что дедушке Касталлаку не очень бы понравилось, что его внук — простой мальчик на побегушках в дрянной школе. Присылайте деньги для меня на адрес мисс Хоуп Рослин в Морве, где я сейчас живу. А если денег не пришлете, я, черт побери, пойду к бабушке и заставлю ее дать их мне, поэтому, если вы не хотите, чтобы тревожили вашу мать, лучше заплатите. Даю вам времени до конца месяца. Джонас».

«…Вот он и появился, — писала мать, — у меня на пороге. Ему сейчас пятнадцать, и кроме глаз, которые он унаследовал от Хью, он — вылитый дедушка Джосс Рослин, которого я знала мальчишкой. Я была с ним добра, но тверда. Я сказала, что он решил добыть деньги неверным путем, что если бы он написал тебе в уважительном тоне, ты бы с радостью помог, но тон его письма не дал тебе возможности оказать ему помощь. Он немедленно пришел в ужасную ярость. Он орал на меня в чрезвычайно вульгарных выражениях, что, дескать, у него есть моральное право на деньги Марка, а когда я сказала ему, что это ерунда, он назвал меня старой… сказал, что, сколько он себя помнит, я всегда была настроена против него и его матери. «Совершеннейшая ерунда, — ответила я ему: — Вы с матерью всю жизнь старательно разрушали шансы, которые давала вам жизнь». — «Это он их разрушил — закричал Джонас, имея в виду тебя. — Он убил мою мать! Он украл у меня наследство! Он — убийца и… вор!» — «Изволь немедленно покинуть мой дом, — сказала я, — или я позвоню мистеру Парришу и попрошу тотчас же прийти и выставить тебя силой», Он ушел, ругаясь, и с тех пор я его не видела. Что это за ерунда, будто ты убил Ребекку? Насколько я помню, ты говорил мне, что она попала в беду из-за одного своего постояльца, а потом, бедная глупая женщина, попыталась выпутаться и попала в еще худшую беду. Разве это неправда? Кстати, раз уж речь зашла о попавших в беду женщинах, я сегодня получила очень жалобное письмо от Марианы…»

«Дорогой дядя Джан, — писал Эсмонд из Индии. — Мне очень не хочется вас беспокоить, потому что я уверен, что у вас и так полно сейчас проблем, но я очень волнуюсь за свою мать. Как вы понимаете, я очень далеко от дома, а так как маловероятно, что я вернусь в Англию в обозримом будущем, я не знаю, что делать. Может быть, вы будете так добры, что дадите мне совет. Короче, мать, похоже, уже некоторое время кочует из лечебницы в лечебницу, пытаясь вылечиться от алкоголизма. Я не знал, что она алкоголичка, хотя часто спрашивал себя, как она умудряется так быстро тратить деньги, которые я ей посылаю. Отец всегда отказывался давать ей больше, чем его обязывал закон, но я потихоньку финансировал ее даже до того, как он умер, и с тех пор постоянно снабжаю ее деньгами. Прежде чем я уехал за границу, ей удалось приехать в Эдинбург, чтобы повидаться со мной; тогда-то я и понял, что пришла беда. Прежде чем уехать за море, я поместил ее в прекрасную лечебницу, но теперь она добровольно ее покинула и, надо признаться, стала настоящим источником неприятностей для слуг в моем доме. К несчастью, она подружилась с неподобающим человеком, который ведет себя там как у себя дома, и дворецкий был вынужден написать мне письмо, в котором сообщил, что все слуги намереваются уйти. Я, как вы понимаете, попал в очень сложное положение. Мне не хотелось выдавать матери источник информации, но в то же время мне надо было написать, что было бы лучше, если бы она на время уехала из моего дома и поселилась где-нибудь еще. В конце концов я написал, что в Эдинбурге небезопасно и что я настоятельно советую ей уехать на лето в Корнуолл, чтобы не попасть под возможные бомбежки. Я не предлагал ей поехать в Пенмаррик, потому что мне казалось неправильным, чтобы она злоупотребляла гостеприимством вашей жены, и я предложил ей остановиться в «Метрополе», где она могла бы жить так долго, как ей захочется, никому не мешая, а я, конечно, оплачу ее счет. Однако сегодня я получил от нее письмо, в котором она пишет, что собирается в Пенмаррик. Я приношу свои искренние извинения за неудобства, которые это принесет вам и вашей жене, но мне кажется, я не смогу ее теперь остановить. Что мне делать? Я побоялся писать бабушке, потому что мне не хотелось, чтобы она узнала о состоянии матери. Если бы я мог попасть домой, то сумел бы все организовать, но это, к сожалению, невозможно. Как вы думаете, смогу ли я получить отпуск по семейным обстоятельствам? Очень в этом сомневаюсь. Пожалуйста, простите, что я перекладываю на вас свои проблемы, но я просто не знаю, что делать, и не знаю, к кому обратиться. Ваш любящий племянник Эсмонд».